залесский тряхнул головой в подтверждение принятому решению и горделиво, ибо не привык преклонять колена и перед духовными авторитетами, принял причастие, направившись в свой терем, который извилистым переходом напрямую соединялся с храмом. Следом за ним последовали и рязанцы, уже догадываясь по вдохновленному предстоящими битвами суровому и властному лицу Ярослава, что их просьба о помощи будет принята благосклонно.
Объявил же им Ярослав о своем решении лишь через пару дней, выдержав достойную паузу и собрав ради приличия на совет своих бояр.
Поначалу, когда те, едва заручившись его поддержкой, засобирались в Ростов, он хотел было их удержать, мол, сами справимся. Но вспомнив их же рассказ о том, как ловко воеводы Константина взяли в клещи рать Ингваря, согласно махнул рукой.
«А почему бы и нет, – подумал он почти весело. – Небось, когда брат мой откажется их выручить, они мою подмогу еще дороже ценить будут. Да я и сам с ними поеду. Посмотрю на лик Константинов, когда он отказывать станет, а тут я прямо при нем свою дружину рязанцам пообещаю». Тем более что Константин как раз на днях приглашал всех братьев на именины своего первенца Василька[78], которому исполнялось восемь лет. Утереть же нос старшему брату в присутствии младших: того же Юрия, а также Владимира, Святослава и Ивана – было вдвойне приятно для уязвленного самолюбия Ярослава.
Все вышло почти так, как он и предполагал. Единственно, чего Ярослав не ожидал, так это того, что возмущенные подлым братоубийством младшие братья Константина[79] присоединят свои просьбы помочь Ингварю. Ошеломленный таким единодушным натиском владимирский князь лишь вяло махнул рукой, дозволяя взять и свою дружину, после чего, сославшись на нездоровье, покинул Ингваря и его бояр в самый разгар веселья.
Такой поворот дела несколько умалил торжество Ярослава, но ему удалось подсластить эту пилюлю еще до ухода Константина своими постоянными гневными комментариями горестного рассказа Ингваря. Переяславский князь отлично видел, как недовольно морщится его старший братец от его, Ярослава, возгласов типа: «Давно пора проучить этого Константина!», «Да что ж, некому управу найти на Константина-братоубойца?!», «Да надо такую трепку Константинишке задать, чтоб навек забыл, как на чужие уделы зариться!». Прекрасно понимая, в чей огород, благодаря простому сходству имен, кидает свои увесистые булыжники младший брат, тот тем не менее молчал, потому что некуда было деться. Ведь гнев Ярослава был направлен якобы вовсе не на него, а на рязанского Константина.
На следующий же день во все стороны поскакали гонцы: и в Стародуб, и в Суздаль, и в Юрьев- Польский, а во Владимир направились сразу князь Иван вместе с Кузьмой Ратышичем и Еремеем Глебовичем. Тем более именно стольный град был определен общим местом сбора всех княжеских дружин.
И никто не обратил внимания, как буквально через день после расползающихся по Ростову слухов о грядущем походе из широко распахнутых городских ворот выехала подвода, в которой сидел скромненький мужичонка в добротном теплом полушубке, валенках-чесанках и лохматой лисьей шапке, плотно нахлобученной на самые глаза. Мужичонка был немногословен, но медовухой от него разило за версту и особо допытываться, куда он едет и по какому делу, никто даже и не подумал.
Собирались дружины достаточно быстро. Похуже обстояли дела с ратным ополчением, но к Рождеству наконец все было готово, и спустя еще седмицу рать выступила в поход. Могли бы и раньше, но дело затянул сам владимирский князь Константин, встретившийся с неожиданно появившимся в Ростове духовником рязанского князя отцом Николаем. Не ожидал Ярослав, что какой-то священник почти добьется успеха там, где потерпело неудачу прибывшее из Рязани посольство, уехавшее ни с чем.
Поначалу вел себя священник весьма скромно и, как подобает духовному лицу, подался в палаты епископа, но вовремя узнал, что земля Ростовская ныне пребывает без своего духовного владыки, поскольку прежний скончался, а новый – епископ Кирилл – еще не прибыл из Киева от митрополита Матфея. И тогда отец Николай прямым ходом направился на аудиенцию к великому князю. Добиться ее оказалось легче легкого – Константин больше всего на свете, не считая своих детей и жены, обожал книги и мудрые религиозные беседы с духовными лицами.
Никто не ведает, о чем шел разговор между князем и отцом Николаем, но вышел священник из княжеского терема, счастливо улыбаясь и мелко-мелко крестясь на высившиеся неподалеку кресты на шатровых золоченых сводах одного из многочисленных белокаменных храмов, украшавших город. Далее он, пожалев вслух, что не сможет полюбоваться красотой застывшего под толщей льда озера Неро, уселся на подводу, которая уже ждала его, закутался поплотнее в овчинный тулуп темного сукна и отбыл из города.
Никто не ведал и того, отчего это Константин, несмотря на свое слабое здоровье, почти весь ужин после беседы с не известным никому священником просидел в общей трапезной вместе с семьей, а с лица его не сходила блаженная улыбка.
И в тот же вечер князь, вызвав к себе вернувшегося из Владимира воеводу Кузьму Ратьшича, повелел ему распустить собранную уже пешую рать, а также дружинников. Остолбенев от столь резкого поворота событий, воевода попробовал было что-то сказать, но Константин тоном, не терпящим никаких возражений, заявил, что в этом поганом деле ни один вой из числа ростовчан и владимирцев участия принимать не будет. Делать было нечего, и рать пришлось распустить.
А вот брат Иван заупрямился.
– В своей дружине ты сам волен, – гневно заявил он Константину. – А вот моему животу токмо моя голова – владыка.
Напрасно неразумному отроку обещались во владение и Москва, и Димитров, после чего старший брат совсем расщедрился и, решив не мелочиться, вместо всей этой ерунды пообещал ему Переяславль Южный, который как раз простаивал без князя. Однако Иван в горячке полемики наотрез отказался и от Переяславля, уехав в ту же ночь к князю Ярославу.
Выслушав брата, Ярослав тут же повелел сбирать пешую рать, но уже со своих земель, на жителей которых воля Константина не распространялась. Юрий, немного поколебавшись, поступил более хитро. Опасаясь Константинова гнева и новой опалы, а следовательно, и потери Суздаля[80], он тайно направил большую часть своей дружины и пешую рать в Переяславль- Залесский, а сам поехал в Ростов и прямо с порога заявил:
– Брате мой любый. Весь я в твоей воле. Как повелишь, тако и буде по слову твоему. Одначе невдомек мне, почто решиша ты отменити все.
– Один добрый человек глаза открыл, – заявил Константин и, мечтательно зажмурившись, добавил: – Веришь ли, брате, с заутрени самой и до вечери беседовали мы с ним, и часы оные как миг единый пролетели. Да что там, я даже к воскресной обедне не ходил. Одначе грех сей отче Николай отпустил мне. Воистину, святой он человек, – и добавил со вздохом: – Уже три дня прошло с тех пор, яко я повидал оного священника, а все будто продолжаю вопрошать и он сызнова на кажный мой вопрос мудрый ответ находит.
– А при чем тут дела мирские и богоспасительные беседы? – сдерживая себя, поинтересовался Юрий. – Како их твой святой человек увязал друг с дружкой?
– Стыдись, брат, – укоризненно посмотрел на него Константин. – Лишь тот, кто токмо едино по названию христианин, а не по сути своей, нарядит рать, дабы побивать своих же братьев-христиан, чиня тягости телам их и ввергая себя оным в геенну огненну.
Дальнейший разговор цитировать смысла не имеет, ибо на протяжении последующих двух часов на все страстные вопросы Юрия Константин отвечал исключительно в той же тональности и даже похожими словами.
В конечном итоге в первых числах января сводная рать князей Владимиро-Суздальской Руси стала выглядеть значительно скромнее, хотя все равно достаточно внушительно. В авангарде ее была полутысячная дружина Ярослава. Далее шли конные вои младших Всеволодовичей: Ивана, Владимира и Святослава, общим числом чуть менее пяти сотен. Замыкали конный строй несколько бояр Юрия со своими ратниками, как конными, так и пешими. А потом растянулась на несколько верст пятитысячная рать из числа простых мужиков, набранных в деревнях близ Переяславля-Залесского, Юрьева-Польского и Стародуба.
По пути к ним присоединились еще несколько Ярославовых бояр. Таким образом на подходе к Коломне
