И трех верст не будет. Вон за пригорком его сразу видать станет, – кивнул Хвощ, показывая назад, и предложил: – Коли ты, княже, добрым гостем к нам – добро пожаловать. Чара доброго меда и для тебя отыщется – не сумлевайся. Да и братьев твоих меньших тоже просим отведать, что бог послал, – с достоинством поклонился он остальным князьям, безмолвно сгрудившимся за спиной Ярослава.
– Уж лучше пускай твой князь к нам идет, с повинной, – не выдержав паузы, откликнулся Владимир.
– Коли у тебя б мы были в Стародубе, так и поступили бы, – возразил боярин. – Ныне же вы на земле Рязанской. Гости, стало быть. А посему
– Я с братоубийцами никогда рядом не сиживал и ныне не сяду, – резко ответил Ярослав. – А ежели князю твоему своей дружины и воев не жаль, то пусть он сам с повинной головой, на милость нашу надеясь, немедля явится. А коли нет…
– Вот, стало быть, какие вы гости, – задумчиво вполголоса протянул Хвощ. – Тогда повелел мне князь упредить вас всех, что угощение для тех, кто пришел с мечом на Рязанскую землю, у него иное припасено. И коли то последнее твое слово было, княже, тогда выслушай, что мне изрекла одна мудрая вещунья. А поведала она мне, что тебе, князь Ярослав, на роду написано с Константинами в свары не лезти, а коли ослушаешься, то быть тебе завсегда битому. И не суть важно, какой из них пред тобой встанет – ростовский ли, рязанский ли…
– Ах ты, – побагровев, потянул из ножен меч Ярослав, но брат Святослав вместе с боярином Творимиром удержали руку, напомнив, что вины посла в речах искать негоже, сколь бы дерзки они ни были. Ибо за слово дерзкое ответчик главный тот, кто послал его.
– Пошел вон, старый пес, – злобно сплюнул Ярослав. – А своему господину поведай, что еще не успеет стемнеть, как он трижды раскается и в том,что раньше содеял, и в том, что ныне не покорился.
Невозмутимый Хвощ, никак внешне не отреагировав на грубость князя, с достоинством поклонился и произнес, уже сидя верхом на коне:
– Воев у тебя и впрямь поболе. Это так. Токмо запомни, княже, что не в силе бог, а в правде.
Ярослав в ответ на это лишь хмыкнул презрительно, распаляясь еще больше. Последние слова боярина Хвоща вызвали у него, как у быка, увидевшего красную тряпку, неистовую ярость на рязанского князя. Обернувшись к безмолвно стоящим воеводам, он зычно крикнул, обращаясь даже не столько к ним, сколько ко всей рати:
– Славная ноне ждет вас награда, братья мои. Бог услыхал мои молитвы, и не придется нам из глубоких нор, аки медведя из берлоги зимней, князя Константина выкуривать. Сам он к нам пришел.
Напрасно осторожный Творимир[90] пытался уговорить его не торопиться и дать отдых измученным долгими переходами пешим ратникам.
– Да и дружине твоей, княже, тоже не мешало бы коней хоть на день разнуздать, – умолял он его.
– Вначале посечем рать вражью, – упрямо отвечал, не желая слушать никаких возражений, Ярослав. – А опосля сразу на три дни роздых дам. К тому ж ежели побьем Константина, то и град сей сам нам ворота отворит. Стало быть, в тепле да в покое отдыхать будем, а не на ветру да на морозе.
Через час войско Ярослава поднялось на холм, увидев в отдалении смешанную беспорядочную толпу из пеших мужиков, беспомощно прижавшуюся к опушке леса. Правый фланг пешцев Константина прикрывала конная дружина.
Прикинув мысленно в уме численность стоящего перед ним войска, Ярослав самодовольно улыбнулся. «Стало быть, верно я мыслил, у страха глаза велики», – удовлетворенно подумал он, оценив, что в Константиновой дружине не насчитается и тысячи. От силы в ней было сотен семь, а то и того меньше. Да и хваленный Ингварем строй ратников таковым не выглядел. «Мужики и есть мужики», – ухмыльнулся Ярослав недобро.
Единственное, что он поставил бы в заслугу неприятелю, так это выбор позиции. Очевидно понимая всю мощь вражеской конницы, воеводы Константина постарались обезопасить хотя бы свой левый фланг, прижавшись им к крутому и обрывистому берегу реки Коломенки.
Однако правый фланг, на который была выставлена вся рязанская дружина, продолжал оставаться весьма уязвимым местом, и потому Ярослав решил ударить большей частью имеющейся у него конницы в бок рязанцам.
– Взять в клещи не выйдет, но прорвав строй дружинный, мы эту толпу вмиг посечем, – пояснил он свою мысль воеводам.
Те согласно закивали головами, и только осторожный Творимир предложил часть воев оставить на месте как резерв, а для охраны обоза и припасов поставить на стороже хотя бы сотен пять пешцев, дабы не оказаться под внезапным ударом с тыла воев самой Коломны.
Первую идею Ярослав с ходу отверг, заявив, что растопыренными пальцами больно не ударить, а со второй частично согласился, но оставил при обозе не пять сотен, а две.
Полагаясь на опытных воевод, сам князь решил возглавить основной боковой удар своей мощной конницы, дабы решить исход битвы в первый же час. Зазвучали боевые трубы, и пешее войско Ярослава медленно двинулось вперед. Тем временем дружины, стремительно огибая жалкую конницу Константина и замыкая ее тем самым в смертельное полукольцо, тоже ринулись навстречу неприятелю.
Однако по мере того как пешие рати сближались, неожиданно стало обнаруживаться, что беспорядочная толпа куда-то внезапно исчезла, уступив место ровной литой линии щитов, из-за которой частыми колючками торчали копья. На них-то со всего разбега напоролись суздальцы и переяславцы, а чуть позже и стародубцы.
Разбившись, подобно могучей морской волне о непоколебимую мощь прибрежного великана утеса, атакующие тем не менее еще продолжали верить в конечный успех. Но количество убитых и раненых у нападавших продолжало стремительно расти. Те пробоины, которые им, в первые минуты своего неудержимого натиска, удалось сделать в этой живой стене, мгновенно заполнялись воинами из задних рядов, так что и этим воспользоваться никак не получалось. Набегающие волны переяславцев и суздальцев постепенно стали стихать, напоровшись на несокрушимую гранитную твердыню.
Более того. Едва стихла первая горячка отчаянного напора, как стальная стена пеших рязанцев очень медленно и осторожно перешла в ответное движение. Оно было неторопливым, но зато ровным и в то же время безжалостно неумолимым, будто это и не люди вовсе были, а какие-то загадочные бездушные механизмы. Последнее еще больше подчеркивалось тем, что и продвигались они не просто так, а строго в ритм мерных глухих ударов барабанов и бубнов, а также звона мечей, которыми в задних рядах рязанского войска в такт музыкантам от всей души плашмя лупили по умбонам своих щитов. И передние, казалось, не только движутся под эту незатейливую музыку, но даже и мечами с копьями орудуют, подчиняясь строгому размеренному такту.
Шаг за шагом, медленно, но упорно, начали они теснить войско Ярослава, и спустя каких-то полчаса ратники Константина не только не дали прорвать свои ряды, но и сами изрядно продвинулись вперед.
Коннице Ярослава нужно было срочно спасать ситуацию, которая постепенно стала перерастать в критическую. Но тут оказалось, что в бой могут вступить только те, кто, как и пешцы, атаковали врага в лоб. Основная ударная масса, уже зайдя неприятелю во фланг, не доскакав до врага каких-то тридцать-сорок саженей, начала столь же стремительно валиться в ров, который до поры до времени коварно таился под снегом.
Жалобно ржали кони, ломая ноги, слышались отчаянные крики людей, часть которых не просто вылетала из седла, но в довершение, к несчастью, падала вниз, прямиком на толстые заостренные копья, хищно торчащие на дне.
По счастью, ров был не очень широк – всего около полутора саженей[91] , и опытные в боях дружинники второй волны успели перемахнуть через подло сооруженную преграду. Но новый разгон взять они не успевали – их кони валились во второй, который ожидал умудренных опытом наездников всего в одной сажени от первого. И вот уже оба рва в считанные секунды оказались чуть не доверху наполнены живой массой, большая часть которой билась в агонии. Немногие из тех, что остались невредимы, пытались выбраться из-под тяжкой груды смешавшихся в единую тяжело копошащуюся кучу людей и несчастных животных.
Кроме того, дополнительное расстройство в смешавшиеся ряды атакующей конницы вносили лучники. Стрелять они начали еще до того, как владимирцы и переяславцы обнаружили ров. Одна из стрел, метко
