деле у старшего Годунова в глазах их не было, поскольку он не отдавал приказа убить, зато мне они обеспечены.
Останавливало одно – парень и впрямь зарывался не на шутку, и не исключено, что, спасая ему жизнь, я обреку Русь на такое кровавое жертвоприношение, что мне потом не только мальчики станут мерещиться – толпы…
Дважды ко мне осторожно заглядывал Дубец, еще по разу – Емеля и Вяха Засад, но я даже не слышал, что они говорят, – лишь махал им рукой, выпроваживая обратно, а затем и вовсе переставил стул спинкой к двери, чтобы не мешали думать.
«Монету, что ли, кинуть?» – с досадой подумал я, отчаявшись в своих душевных метаниях. В это время дверь очередной раз скрипнула – снова кому-то неймется, – и я мрачно бросил через плечо:
– Потом загляни.
– Мне б токмо узнать, – прозвенел тонкий голос.
Я повернулся и озадаченно уставился на Павла. Нет, Павлину, но одетую как и прежде, во все мужское.
Так-так. Узнать, значит. А ведь я, между прочим, еще ничего не решил.
Она сделала пару шагов и остановилась в ожидании.
– А ну-ка, присядь, – сказал я ей, указывая на лавку.
Как там говорят? Устами младенца глаголет истина? Что же, посмотрим. Правда, передо мной далеко не младенец, девчонке двенадцать с лишним лет, но мы – народ непривередливый, так что сойдут и подростковые уста.
Павлина между тем робко присела на самый краешек лавки, сложила руки на коленях и уставилась на меня. Во взгляде покорность и готовность принять любое решение. А еще надежда, что решение вопреки всему будет приятное.
– А ну-ка ответь, если для того, чтобы сохранить верность одному, надо предать другого, это правильно?
Павлина всплеснула руками:
– Да как же?! Неужто ты сам, дяденька князь, не ведаешь, что оное грех?! Да и самому каково жить опосля?!
Устами младенца… В общем-то я сам сказал себе то же самое, разве что иными словами. Ну что ж, тогда переиначим вопрос.
– А если не предать, а только отступить в сторону, дав погибнуть? – уточнил я.
Павлина пожала плечами:
– Дак ведь все одно. Вот у нас в сельце дьячок Евангелие часто читал, а я слухала. Тамо про дядьку- воеводу как-то сказывали. К нему тож одного привели на суд. Воевода и так, и эдак, мол, невиновен он, а народ все одно – распни его. Ну он осерчал, плюнул и говорит им: будь по-вашему, а я пошел руки мыть, чтоб евоной крови на мне не было. Токмо тот распятый Христом оказался. А дьячок сказывал, что как воевода ни старался, сколь руки ни намывал, а господь его все одно не простил.
– Ты это к чему? – недовольно спросил я.
– Дак ведь он тоже вроде как не предавал, – пояснила Павлина еле слышно. – Ан господу все одно – не понравилось.
– А если бы этот человек был не Христос?
Павлина передернула худенькими плечами:
– Все одно – кровь есть кровь. Опосля не отмыться. Иное дело – тать, а иное… – И, не договорив, печально уставилась на меня – правильно ли сказала, угодила ли.
– Вот и мне кажется, что кровь есть кровь, – кивнул я ей и поинтересовался: – А ты чего узнать-то прискакала?
– Дак ведь невмоготу в ожидании томиться, – выпалила девчонка. – Уж лучше сразу услыхать, чем так вот…
– Пока что ничего не решил, – честно ответил я. – Но уж, во всяком случае, до весны ты тут точно поживешь – куда тебе в такой одежде на мороз? А потом поглядим.
И вновь задумался. Слова Павлины меня удовлетворили не полностью, но зато побудили к действию. Теперь я точно знал, что мне делать дальше и у кого получить окончательный ответ…
Я легко поднялся со своего стула и бодро гаркнул:
– Дубец!
Стременной появился молниеносно.
– Повелеваю седлать коней. Раненых оставляем. Из пленных с собой берем только здоровых.
– А-а… ентот, как его… Каравай? С им как? – напомнил Дубец.
– Его… отправляй самым первым, – распорядился я и зло усмехнулся – пусть завтра все получится точно так же, как пару часов назад, а сегодня дадим охотникам, сидящим в Москве, еще немного помечтать…
Каравай через пять минут ускакал докладывать хозяевам о том, что все в порядке, а гвардейцы принялись седлать коней, собираясь в путь.
«Если в темноте в город не пропустят – значит, не судьба», – решил я, подъезжая к Яузским воротам.
Пропустили. Да и рогатки на улицах раздвигали зачастую раньше, чем мы подле них останавливались, причем ни разу не спросили – куда и зачем.
Нас беспрепятственно пропустили и через Никольские ворота, хотя тут десятник стрельцов заметил, разглядывая плотную стену всадников за моей спиной:
– Ежели бы кто иной – нипочем бы не открыл, княже, уж больно вас много.
– Что, все уже спят? – спросил я, надеясь услышать положительный ответ.
– Москва спит, – уточнил десятник. – А эвон, в царевых палатах, токмо час назад как веселиться учали. Али не слыхать?
Я прислушался. И впрямь доносилась музыка, правда, тихо. Значит, придется все-таки ехать. Вот только вначале заглянем в терем, а уж потом я отправлюсь к Дмитрию, причем один.
Как там гласит древняя легенда? Отгадай три моих загадки, и тогда ты останешься жив. Хотя нет, у меня требования к Дмитрию гораздо проще, ибо правильных ответов на свои вопросы я сам не знаю. Зато мне точно известны неправильные…
Словом, после того как он мне ответит, я буду знать, что мне делать дальше, а заодно и выясню у самого себя, кто я, застывший на распутье, – витязь или все-таки Понтий Пилат, собравшийся умыть руки.
Однако сразу отправиться в царские палаты не получилось, пришлось задержаться, хотя и ненадолго. Уж очень назойлив оказался венецианский купец Андреа Барбариго, терпеливо поджидавший меня у терема. К тому времени, когда я подъехал, бедолага, скорчившийся калачиком у моих ворот, изрядно замерз, но собирался стойко дожидаться моего возвращения. Такая упертость меня восхитила, и я выслушал продрогшего венецианца.
История его была проста. Услышав от своих знакомых, что Дмитрию нужны деньги, купец, соблазненный короткими сроками возврата и весьма выгодным процентом, подсуетился, сам занял деньжонок и одолжил государю пять тысяч золотых дукатов. Теперь срок возврата давно истек, но государь не спешил отдавать золото, и Барбариго еле успевал отбиваться от своих заимодавцев, с которыми тоже не мог рассчитаться. Прослышав, что я в большой чести у Дмитрия, Андреа решил умолять меня ходатайствовать перед государем о возврате, посулив в качестве платы за услуги тысячу.
Время поджимало, но я, не утерпев, поинтересовался о суммах займа и сроках возврата, а также о том, когда Дмитрий к нему обращался, после чего пришел к выводу, что государь спустя всего месяц забыл про данное мне в Костроме обещание не делать долгов.
Так-так. Выходит, ответ на первый вопрос я уже получил, причем неправильный. Ладно, теперь посмотрим, как с остальными двумя.
Отделавшись от несчастного Барбариго туманными обещаниями на днях непременно замолвить словцо про возврат, я отправился в царские палаты.
Едва я подъехал к Красному парадному крыльцу, как мне сразу не понравилось слишком маленькое
