случайно, из опасения передо мной, да и заранее мне место встречи не указывали – провожатый привел, но мои ратники все равно ведают, где я нахожусь, и не просто ведают, но, можно сказать, уже под боком у них.
Народец встревоженно загудел, кто-то иронично хохотнул, а самый авторитетный, с двойным именем Петряй-Петруха, вежливо заметил, что и они, чай, не лыком шиты – поставили кое-кого на подходах, а потому успеют исчезнуть, ежели что.
– Это ты так думаешь, – лениво возразил я, прикинув, что за то время, пока тут пребываю, мой спецназ должен управиться с часовыми и можно подавать условный сигнал. – А давай опробуем. Сейчас я погашу свечи, и мы немного побудем в темноте. Или боитесь?
Народ, возмущенный обвинением в трусости, загудел и, недолго посовещавшись, решил опробовать, причем вначале предусмотрительно выслал на крыльцо одного человека, чтоб спросил у караульных, все ли тихо.
Скорее всего, для этого у них существовал какой-то особый знак или условный свист, так что я рисковать не стал и, едва он вышел, развел руками и заявил, что дожидаться возвращения ни к чему, дунув на свечу, стоящую подле меня.
Поначалу сидели тихо, затем стали перешептываться. Спустя минуту Петряй-Петруха заметил:
– Чтой-то Бусли все нет.
– Тут он, – отозвался голос со стороны входной двери.
– А чего молчит? – осведомился Петряй-Петруха.
– Князь дозволит, тогда и он глас подаст, – пояснил все тот же голос.
– Невдомек мне… – начал было Петряй-Петруха, но в это время из сеней внесли горящий факел, в свете которого все увидели в дверях усмехающегося Самоху, впереди которого стоял скрученный Бусля с кляпом во рту.
– Так ты что ж, князь, решил так вот нас всех извести?! А мы уж тебе, почитай, поверили, – взвыл Петряй-Петруха.
– И правильно сделали, – кивнул я. – Мое слово крепкое. Только поверили вы не всему, что я говорил, вот и пришлось доказать, что мои молодцы, если надо, твоим в ловкости не уступят. Конечно, можно было б всех повязать, а уж там, в ином домишке, что близ Борисоглебской башни, и речи подлинные послушать, да всю правду о делишках ваших скверных.
Что находится близ Борисоглебской башни, присутствующие знали прекрасно – губная изба с пристроенной к ней пыточной и острогом, поэтому притихли, но не надолго.
– А коль смолчали бы?! – зло крикнул кто-то из дальних.
– Не сказали б подлинной, так поведали бы подноготную[102], – равнодушно заметил я. – Так бы и сделал, но, коль на кресте клялся, что зла ныне чинить не стану, обойдусь лишь показом. Ну что, теперь-то все поверили про моих молодцев?
– Поди не поверь, – буркнул Петряй-Петруха. – Ты бы Буслю повелел отпустить, княже, а?
Я дал отмашку Самохе, и тот с видимой неохотой толкнул бедного ворюгу к остальным.
Видя, что я настроен добродушно и усмехаюсь, собравшиеся тоже заулыбались, принявшись подкалывать бедолагу Буслю за недогляд. Я выждал пару минут, поднял руку вверх и, дождавшись, пока народец утихнет, осведомился:
– Так что, будете мне помогать?
– А ты нам? – задорно выкрикнул кто-то.
Один или двое хохотнули, но сразу испуганно притихли, ибо мое лицо тут же помрачнело – наглости не люблю.
– На первый раз прощаю, – негромко произнес я. – Вдругорядь за такие слова не помилую. Но сейчас отвечу: помогать вам не собираюсь, ибо тать должен сидеть в тюрьме. Однако и он человек, поэтому, если крови на руках нет и коли обязуетесь подсоблять, одну поблажку царевич вам даст – руки рубить за первую кражу не будут, да и за вторую тоже, но палец подарить придется. Даже в третий раз и то лишь еще одним мизинцем с другой руки ограничусь. Это уже от меня льгота. Ну а коль в четвертый, тут уж потачки не ждите.
Вновь загудели, обсуждая условия, и я было пожалел, что вообще пошел на этот разговор, но тут рявкнул один из самых старых, Пров по прозвищу Троерук:
– Чего кудахчете, яко куры на насесте?! То Федор Борисович вместях с князем вам царские милости предлагают, а вы еще судить да рядить удумали!
– Невелика милость, дядька Пров, – возразил кто-то.
– Чего?! – возмутился он. – А вот полюбуйся-ка! – И Троерук рывком содрал небольшой мешочек с правой руки, которая заканчивалась запястьем, и сунул ее под нос говорившему.
Тот отшатнулся от культи, но старый не унимался, разбушевавшись не на шутку. Я ждал. Теперь спешить было некуда. Кажется, эта демонстрация даже покруче, чем моя. Наконец инвалида общими усилиями удалось угомонить, после чего, посовещавшись с прочими, Петряй-Петруха уклончиво заметил, что подсоблять они обязуются, токмо головничество – дело уж больно темное, потому как убойцы видоков в живых не оставляют. Однако ежели подумать, то подсказать кой-что можно. К примеру, посетителей какого кружала чаще всего поутру находят с проломленным черепом. Да и о загородных шайках грабителей тоже кое-какие известия у них есть – где больше шалят, и даже примерно между какими деревнями.
Загородными я и решил заняться в первую очередь, начав отлавливать на живца, причем уговорил для этой цели Прова. Мол, ты, старче, все равно по убогости своей левой рукой много не украдешь, а и стащишь, так скоро попадешься. Известное дело, в тюрьму широка дорога, а из тюрьмы тесна. Так чем в остроге гнить, может, мне поможешь, а заодно и себе на жизнь заработаешь.
Поначалу старик упирался – дескать, есть у него кусок хлеба на старости лет, но я не отставал. Кусок-то свой он имел на том, что подбирал мальцов да учил их воровать, а потом по уговору они с ним делились добычей – первый год половиной украденного, на второй – третьей частью, затем четвертиной, осьмухой и в последнее лето десятиной.
Учил Троерук мастерски, на совесть, поскольку имел весомый стимул – если кто попадется, пускай даже в первый год, все, уговор долой. Так вот, чуть ли не каждый четвертый хаживал на свободе все пять лет. Так что если его отвадить – воров прибавляться не станет. К тому же половина из этих пацанов, но опять-таки если как следует настроить старика, придут не куда-нибудь – ко мне в полк. Получалось и тут подспорье.
И уговорил.
Может, и не удалось бы, но в последнее время Пров недомогал и все больше задумывался о душе. Грехов-то скопилось много, а отмолить их… Поэтому в своих первоначальных отпирательствах Троерук делал основной упор именно на то, что собирается в монастырь.
Пришлось поднапрячься, полистать Библию и, уже вооружившись цитатами, идти на приступ, то бишь на беседу. Как ни удивительно, окончательно его добили не цитаты из Иоанна Златоуста и даже не известное выражение Христа: «Вера без дел мертва есть», а… девиз моих ратников первого гвардейского Тонинского полка.
Получилось случайно. Дело в том, что Пров считал ратную службу почти столь же греховной, как и воровское дело, отчего-то полагая, будто главная задача стрельцов в том, чтобы, как писал наш классик, тащить и не пущать. Тогда я отвез его в Дебри и показал, чему на самом деле обучаются мои люди. Там-то он и услышал от одного из гвардейцев девиз, который по его просьбе я потом процитировал полностью: «Если не сейчас, то когда, если не здесь, то где, если не я, то кто? И если я только за себя, то чего я стою?»
После этого он не просто дал добро на помощь в поимке преступников, но и согласился заняться поиском и вербовкой подходящих по возрасту пацанов в мой второй полк.
Пять раз уже за это время водил старый Пров караваны в Буй-городок, а до того по два-три дня бродил по торжищу, искал наймитов в охрану, жалуясь, что дорога, по которой он собирается ехать, уж больно опасна. Но при этом он так люто торговался, прилюдно хая скупость князя Мак-Альпина, который поручает везти весьма дорогой товар, да еще и казну для уплаты рабочим, но уж больно мало платит за доставку, что в конце концов оставался по-прежнему с двумя малолетними помощниками, с которыми и выезжал из города.
