Она посмотрела на белую коробку с красной надписью Quartz grill. Борис сопел и возился в опилках. Когда началась блокада, его собирались съесть, но она его отстояла…
Отстояла его право быть последним.
Все у меня забрали, хотя бы его не забирайте.
Татьяна идет по проходу, несет кастрюлю с намешанными остатками — очистки, грибы, стебли, водоросли, одно парящее варево. С началом блокады все стало намного сложнее.
Иван кончился.
Оглоед сдох.
Кажется, ей даже удалось к этой мысли привыкнуть. Почему нет, ведь она железная. Она — стальная.
А Хозяин Туннелей все так же молчит в темноте перегонов, держит свое трубное дерево с заржавленной кроной готовым к новым жертвам.
И ветер теребит шелестящие цветные ленточки.
«Он не вернется. Никогда».
А потом она слышит, что Иван живой. Что он на Невском кого-то за что-то там убивает. Что он убийца и маньяк, которого только из уважения к памяти павших не называли убийцей и маньяком, — а теперь он воскрес и получит за свои преступления по полной.
Славно, да?
Ей кажется, что она сейчас обернется, а он стоит в проходе между клетками, прислонившись к ним плечом, и насмешливо улыбается.
Треснувшие губы. Крепкие руки.
И покой. Сейчас она обернется и увидит…
«Почему ты не пришел? — думает Таня.
Что тебе помешало?
Ты меня больше не любишь?
А у твоей любовницы наверху — у мертвой, пустой каменной земли, продутой всеми ветрами — разве нет больше дел, чем снова забирать тебе к себе?
Снежная королева, вот кто она».
Сырая невская земля.
Холодная завистливая сука.
Сазонов повертел шарик в ладонях. Пламя электрического фонаря отражалось в стеклянных боках. На стекле оставались жирные следы пальцев.
Что Иванядзе находил в этой игрушке?
Сазонов размахнулся и швырнул шарик в угол каморки. Хрясь! Разлетелись осколки. Брызги. Серебряные блестки плавают в лужице.
То же будет и с ней. С твоей Таней, Иван.
Он встал. Пора одеваться. Церемония скоро начнется. Не хотелось бы пропустить приезд генерала. Сазонов скривил губы. Старого кретина.
— Кто мой отец? — спросил Иван. — Я никогда не спрашивал, но…
Евпат поднял голову и внимательно посмотрел на него.
— Так и не рассказали тебе, значит? Генерал Мемов.
«Ты убьешь собственного отца». Иван кивнул: понятно. Вместо ожидаемого взрыва эмоций он почувствовал только пустоту.
— Когда вы с матерью от него сбежали, он тебя искал, — сказал Евпат. — Но не нашел — потому что так хотела твоя мать. А я ей помог. Я был вашим телохранителем, но ты всегда называл меня дядей.
— Но теперь? — спросил Иван. — Почему ты со мной?
— Вполне возможно, что меня на самом деле нет, — дядя Евпат посмотрел на Ивана. — Вполне возможно, что с тобой разговариваю не я, а твоя опухоль головного мозга. Или, скажем, застарелая гематома. Помнишь, тебя ударили в детстве? Сгусток крови так и не рассосался, если тебе интересно… Да и вообще ты частенько получал по голове, надо сказать.
— Что мне делать? — спросил Иван.
— Помнишь, ты пришел ко мне и спросил: жениться тебе или нет?
— Да. И ты мне сказал: женись.
— Правильно, — дядя Евпат смотрел на Ивана с грустью. — А если бы я сказал: нет? Что бы ты сделал?
— Я бы все равно женился.
— Почему? — словно бы удивился дядя Евпат. — Разве я когда-нибудь давал тебе плохие советы?
— Хорошие, — сказал Иван.
— Тогда почему?
Иван прикрыл глаза. Снова открыл.
— Это решение я хотел принять самостоятельно. Оно мое.
Дядя Евпат смотрел на него строго и жестко.
— И ты готов нести за него ответственность?
Иван помолчал.
— Да.
— Всю ответственность?
Пауза. Долгая-долгая пауза.
— Да.
— Ты вырос, — дядя Евпат внезапно улыбнулся. — Как ты вырос с тех пор, как я тебя видел в последний раз. Теперь ты мужчина. Воин. Я обещал твоей матери заботиться о тебе, но я погиб. Возможно, это был не лучший способ… вот так вернуться. Наверняка не лучший. Но я все равно был с тобой все эти годы. Я видел, как ты превращался из мальчика в юношу, видел твои слезы и обиды, видел твои успехи и поражения. Теперь ты понял, что такое свобода. Возможно, это последний урок, что я тебе дал, а ты усвоил.
— Ответственность за жизнь другого человека — это и есть свобода? — Иван смотрел на дядю в упор.
— Верно, — сказал Евпат. — Свобода — это не выбор между калашом и винтовкой. Свобода — это не выбор между тем, взять автомат левой рукой или правой… Это все ерунда, мелочи, не стоящие внимания. Настоящая свобода — это когда ты держишь на прицеле человека и решаешь, жить ему или умереть.
Дядя Евпат помолчал.
— Иногда свобода — это право выстрелить себе в висок.
Иван поднялся на платформу Василеостровской. Прошел мимо столов, заставленных едой и выпивкой. Мимо веселых лиц, которые — по мере того, как он шел — становились совсем не веселыми. Мертвая, напряженная тишина разливалась в воздухе.
— Иван, — тихо охнули сзади. — Меркулов вернулся.
Поднялся шум. И тут же стих, когда Иван снял с плеча ружье…
Он оглядел стол. Жених с невестой сидели в центре — как и полагается. По правую руку от невесты Пашка, по левую Катя, — свидетели.
Генерал Мемов как почетный гость. Лицо хмурое и сосредоточенное.
Таня сидела с мертвым лицом. Сазонов напоминал белую статую в черном костюме.
Сазонов поднялся. Открыл рот, словно хотел что-то сказать…
Иван поднял двустволку, взвел курки. Телохранители Мемова рванулись было, но генерал остановил их движением руки.
— Какого черта?
— Я обвиняю этого человека, — сказал Иван громко, так, чтобы слышали все.
