извращениями. Она не превозносила Али пашу, но вскользь и словно неохотно подчеркнула его сходство с Мохаммедом деем. Он выглядел таким же соколом пустыни, каким, должно быть, был в молодости дей: с крючковатым носом, черной бородой, сверкающими темными глазами и жестким, мускулистым телом наездника.
Госпожа Фатима оказалась права: чем чаще она видела Али пашу, тем искреннее желала увидеть его на троне. И наоборот, чем лучше она узнавала Кемаля и его окружение, тем менее ей хотелось, чтобы он занял место своего дедушки.
Напрасно она надеялась увидеть Реда в зале суда или рядом с человеком, с которым, как утверждали, он был близок. Капитан так и не появился. Стоял ли он у штурвала или гнил на дне морском, ей было неизвестно. Она убеждала себя, что ей это безразлично, что это лишь любопытство и желание убедиться в его беспомощности и унизительном положении. Однако холодными осенними ночами она вспоминала время, проведенное с ним в доме на Беркли-сквер, месяцы на борту «Си Джейд» и «Давида», и мышцы ее живота сводила судорога, заставляя сжимать кулаки и бессонно смотреть в темноту.
Для Джулии началась вторая зима в Алжире. Во время поездки дея с Кемалем на пристань их внезапно застиг холодный шторм. Мохаммед дей простудился и заболел воспалением легких. Хотя он победил болезнь и выжил, она отняла у него много сил. По предложению Джулии до полного выздоровления; он передал часть своих дел Кемалю, а часть — Али паше. Это разделение настолько взбесило его внука, что он вбежал в спальню дея, весь в развевающихся лентах и благоухая духами, и разыграл сцену, исполненную столь презрительного трагизма, что Мохаммед дей испытал явное отвращение. Он выставил внука с такими гневными словами, что тот не осмеливался приближаться к нему в течение месяца.
Надувшись, чувствуя себя оскорбленным, Кемаль пренебрегал обязанностями, возложенными на него. Иначе повел себя Али паша. Принимая быстрые, обоснованные решения, он тем не менее каждый раз подходил к дяде за одобрением. Его отношение к правящему дею было ненавязчивым и уважительным.
Возвращаясь в гарем после одного из вечеров, проведенных с деем, во время которого он хвалил Али пашу, Джулия размышляла, как многого она достигла. Кажется, еще немного — и дей поддержит своего племянника в качестве наследника. Разумеется, и сам Кемаль способствовал этому своей павлиньей спесью и детскими выходками.
Пожелав Абдулле спокойной ночи, она вошла в общую комнату гарема. Здесь было темно. Осторожно лавируя между низкими диванами и десятками маленьких столиков, Джулия беспокойно оглянулась. В воздухе витало какое-то странное напряжение.
Затем она резко остановилась. Чья-то тень двигалась по стене коридора к ее спальне. Она долго стояла, вглядываясь в темноту. Тень двинулась снова, медленно, словно колыхалась тяжелая занавеска. И внезапно Джулия поняла: одна из штор со стороны сада была неплотно закрыта. Ночной ветер, гулявший в проеме, заставлял фонари вспыхивать. Облегченно вздохнув, Джулия направилась к выходу. Когда она взялась за ручку двери, дверь внезапно широко распахнулась и какая-то женщина, закутанная в бурнус, скользнула внутрь.
Джулия отступила в недоумении. Быть застигнутой вне гарема е наступлением темноты значило навлечь на себя самое суровое наказание. Если не курбаш, то бастонада — длинная толстая розга, которой били по босым пяткам и которая могла навеки покалечить ослушницу. Если расследование доказывало, что ночная вылазка совершалась с любовными целями, тогда наилучшим способом исправления ошибки считалась смерть через удушение.
Женщина оказалась Марией. Бледная, с расширенными от страха глазами, она уставилась на Джулию. Затем вздернула свой острый подбородок.
— Поздно же ты возвращаешься из постели дея, — фыркнула она. — Странно, ты не выглядишь усталой.
Осознав, что Мария пытается повернуть ситуацию в свою пользу и превратить оборону в наступление, Джулия сообразила, что должна немедленно позвать Абдуллу, разбудить гарем, привлечь свидетелей. Однако ей не хотелось этого делать, чтобы не навлекать на женщину ужасное наказание.
— Странно, — сказала она. — Я чувствую себя настолько усталой, измученной и сонной, что с трудом держусь на ногах. Раз ты встала, чтобы закрыть наружную дверь, то, пожалуйста, сделай это. Очевидно, замок неисправен — надо сказать об этом завтра Абдулле.
Пройдя по коридору, Джулия обернулась. Мария смотрела ей вслед с нескрываемым презрением в раскосых, кошачьих глазах.
— Надо было закричать, позвать охрану! — воскликнула госпожа Фатима, когда Джулия рассказала ей о происшествии на следующее утро.
— Я не хотела, чтобы Марию снова высекли или сделали еще что-нибудь похуже.
— Глупая девчонка. Ты думаешь, она пощадила бы тебя? Ни за что!
— Это неважно, — упрямо сказала Джулия.
— Еще как важно. У тебя, наверное, возникли романтические мысли о любовном свидании при лунном свете? Марии этого не нужно. Она предпочитает объятия своей рабыни и не стала бы рисковать из-за минутного удовольствия. Я подозреваю более опасную причину.
— Опасную? В каком смысле?
— Ее брат, мамелюк, служит в охране дворца. Когда дей покинет эту землю, да отсрочит Аллах этот неизбежный момент, верность охраны или отсутствие таковой может решить, кто окажется на алжирском троне после него. Человек, которого удушили в своей постели, вряд ли сможет служить для этой цели. Теперь понятно?
Подавив дрожь, Джулия кивнула. Проживи она всю жизнь во дворце, она бы все равно не смогла привыкнуть к тому, как невзначай и между прочим относятся здесь к наказаниям и насильственной смерти.
— Что если спросить Марию? Госпожа Фатима покачала головой.
— Слишком поздно. Теперь она станет вообще отрицать, что вставала с постели. И закончит тем, что обвинит тебя в мстительности и жажде власти, а это может поколебать доверие дея к тебе. Нет, мы не можем рисковать. Надо радоваться, что теперь мы предупреждены и будем настороже. Следует сообщить об этом Али паше. Нужно принять меры, чтобы устранить опасность, которую эта маленькая глупая дрянь представляет для наших планов.
— Мне очень жаль, — сказала Джулия. — Я не думала, что ситуация настолько серьезна.
— Сомневаюсь, что ты и сейчас ее осознаешь. Скажи мне, Гюльнара, возлюбленная деем, что, по- твоему, станет с тобой и с другими женщинами гарема, когда умрет дей?
— Что станет с нами? — повторила Джулия, стараясь не замечать ее сарказма.
— Что ты будешь делать, когда хозяин умрет и новому дею потребуются места в гареме для своих женщин? Куда ты пойдешь? Или ты думаешь, что тебя оставят? Это не в обычаях сераля. Как жене Мохаммеда дея мне разрешат взять то, что мне принадлежит, — все, что подарено, и уйти. Если бы моя семья была жива, я вернулась бы богатой вдовой. Если бы мой сын не умер, я осталась бы при дворе в почете и уважении. Но он мертв. Я смогу купить себе дом и нескольких рабов, превратив подарки в средство существования. Такова судьба жены. А что станет с наложницей?
— Я не знаю, — ответила медленно Джулия.
— Твоя судьба окажется в руках нового дея. Он может с легкостью перерезать всем вам горло и зарыть тела в пустыне. Он может завязать вас в мешки и выбросить в море, как это сделал прежний константинопольский султан. Если он не захочет избавиться от ценного товара таким образом, он может сдать вас работорговцу, хотя сейчас рынок переполнен, а эти женщины далеко не первой молодости и выгоду он получит небольшую. Кого-то купят на поденную работу, кого-то — в бордель. Возможно, он сочтет наиболее разумным в целях экономии отправить вас побираться на улице или взывать к милосердию богатых мужчин. Еще более вероятно, что он решит наградить янычар, приведших его к власти, и даст им свободно насладиться цветами гарема старого дея.
— Вы не можете утверждать этого всерьез!
— Могу. И утверждаю. Несмотря на твое новое положение и величие, которого ты достигла, ты — имущество, вещь. Ты не принадлежишь себе, как и твоя одежда, как и дорогие вещи, которые находятся в твоей комнате. Все принадлежит дею, кто бы им ни стал.
Взгляд Джулии упал на шлепанец госпожи Фатимы, который мерно постукивал по полу. Не было
