будешь работать на меня, свободным, за нормальные деньги, а не рабские гроши. Свободы хотел, умереть на родине, в своей земле. Да что теперь говорить — что ушло, то ушло.
— Катун, скажи — а как становятся магом? Ну вот я к примеру — захотел стать магом — я смогу им стать? — я затаил дыхание — а вдруг?
— Это нужны способности. Магов с детства уже определяют — их не так много, магов-то, специальные люди из гильдии магов обходят и объезжают селения и осматривают детей — если есть способности к магии — они извещают родителей, что по достижении четырнадцатилетнего возраста ребёнок должен отправиться учиться на мага.
Мои родители были простыми ремесленниками, отец сапоги шил, мать обшивала соседей. Меня забрали, когда мне было пятнадцать лет, и тут же усадили за парту — курс магии составляет пять лет. За это время учат заклинаниям, пользоваться подсобными материалами, необходимыми для волшбы. У всех всё по разному получается — никто не знает почему — одни лучше совершают боевые заклинания, бьют огненными шарами, молниями, проваливают землю под противником, пускают ледяные стрелы и так далее, другие умеют общаться с мёртвыми, вызывать демонов — но этих не любят и такая магия под запретом, третьи — лучше всего со стихийными вещами — управлять ветрами, водой, землёй — они чуют где лежат какие-то полезные минералы, четвёртые хорошо лекарят и работают с животными — всех в первый год распределяют по отделениям и учат — общие предметы вместе, а остальное — как распределили. Я был боевым магом.
— Нет, ты так и не сказал — как они определяют способности? Вот ты можешь, глянув на меня, сказать — есть у меня способности или нет?
— Нет, я не могу. Я же тебе сказал — у меня всё выгорело. Раньше — мог. Это надо довольно высокий уровень магии, чтобы увидеть, не все из тех, что закончили Академию могут увидеть способности к магии у человека. Надо как-то чувствовать это — для меня это выглядело как какое-то розовое свечение, как аура какая-то, вернее оттенок ауры. А ты, говоришь, воином был? Ты хорошо владеешь оружием? Почему у тебя такие раны на теле?
— Наше оружие страшнее здешнего и оно убивает на расстоянии. Впрочем — убивать голыми руками и любыми предметами — нас тоже учили. Вот только мечом я махать не умею. Как и стрелять из лука. Наш мир давно ушёл вперёд от вашего. Наше оружие может одним ударом разрушать города.
Старик усмехнулся в темноте, прокашлялся и иронично сказал:
— Однако, воины всё равно нужны, и отношение к раненым воинам у вас ничуть не лучше, чем у наших власть имущих. Если ты не представляешь ценности для армии — пошёл вон. Ну, хватит бесед, давай спать — завтра пойдём работать.
Я долго не мог уснуть — всё размышлял о превратностях судьбы и о том — как мне выжить в незнакомом мире. Сейчас я был ниже низшего — не мог даже попрошайничать сам, а был вынужден прибегнуть к услугам старика…отвратительное ощущение. У меня даже защипало в глазах — ну дожил млять! Как ты, Витька докатился до такого? Ты, боевой офицер! Сука я, а не боевой офицер — во мне вспыхнула ярость, хотелось бить, крушить, ломать! Сквозь пелену ярости я услышал как на столе что-то брякнуло, как будто разбилось — видимо крысы лазят, суки, — пришла мысль. Я успокоился и стал настраивать себя на сон… Через полчаса я всё-таки стал засыпать и сквозь сон ко мне пришла мысль — надо завязывать с пьянкой — уж в этом мире я должен чего-то добиться…хотя бы места нищего. Я хихикнул и провалился в сон.
Утром мы с Катуном быстро позавтракали, остатками вчерашнего ужина — он долго смотрел на разбитую чашку на столе, выругался и сказал, что эти крысы уже достали, хорошо ещё не унесли наш завтрак. Потом быстренько оделись и пошли в общественные бани. Мытьё там стоило недёшево — целый серебряник — зато давали по кусочку мыла и позволяли отстирать свои портки — надо сказать, я сильно зарос грязью за это время и от меня ощутимо пованивало. Горячая вода в банях, как я узнал, нагревалась в больших котлах, под которыми всегда горел огонь — Катун охотно рассказывал мне всё, о чём я спрашивал — единственно — следя за тем, чтобы никто не слышал. Странно ведь, когда один старик рассказывает другому старику простые вещи, которые знает каждый дворовый мальчишка.
Когда мы разделись в бане, Катун с удивлением сказал:
— Теперь видно, что ты был воином.
— Хотя я и сильно исхудал, и мышцы мои уже не те, что раньше, но и сейчас я могу спокойно зашибить вон того здоровенного банщика, что мнёт жирного купца, надеющегося согнать свой жир массажем.
— Нас, магов, особенно не изнуряли физическими упражнениями, для воинов свои школы. А что у тебя с ногой? Колено разбито?
— Да, собрали из кусочков, но так и не заработало как следует, вот и выгнали из армии.
Я с наслаждением мылся, смывая с себя пот и грязь, намылил и прополоскал в деревянной шайке свою одежду — до стерильности ей было далеко, но теперь хоть не будет вонять блевотиной и погребом. Катун исчез куда-то, потом появился с усатым важным человечком, ростом чуть мне до груди, но зато со стоячими, как рога усами. Он, видимо, ими очень гордился и постоянно их поправлял.
— Вот его стричь? Хмм…волосы оставляем длинные? Бороду? Странно — если смотреть на голову — старик, а тело молодое, только весь в шрамах…так как будем стричь — цирюльник нетерпеливо постукивал ногой, выхаживая вокруг меня и останавливаясь, чтобы прикинуть какие-то свои заметки.
— Подровняйте, чтобы он выглядел воином на пенсии, вынужденным просить подаяние — чтобы благообразно, но вызывало жалость.
Цирюльник хмыкнул:
— Сделаем сейчас. Стоить будет — серебряник! Деньги есть?
Серебряник перекочевал в руку человечка и оттуда испарился в неизвестном направлении — я даже не успел заметить — куда. Цирюльник взял в руки появившиеся ниоткуда расчёску и ножницы, совершенно угрожающего вида, и стал оперировать ими в опасной близости от моих ушей.
— Уважаемый, если вы мне отстрижёте ухо, я себе пришью ваше! — усмехнулся я, поглядывая на громадные лезвия ножниц у своего уха.
— Не бойтесь — я знаю своё дело и ещё ни одного уха не отрезал…ну почти не одного! — цирюльник засмеялся и ещё несколько раз щёлкнув ножницами сказал: ну вот, всё сделано! Можете посмотреть в зеркало — когда волосы высохнут, вы будете иметь приличный вид.
Цирюльник убежал, а мы с Катуном стали одеваться. Одежда была ещё влажной, можно сказать — мокрой, но на улице было тепло и существовала надежда, что простудиться не получится.
— Катун, не в обиду — чего у тебя так воняет из рта? — спросил я, решив уж до конца всё выяснить.
Он не обиделся, помолчал и ответил:
— Когда в лагере для военнопленных был, кормили очень плохо, да ещё — часть зубов выбили охранники, узнав, что я маг. Мы им здорово нагадили во время кампании. С тех пор зубы гниют, мучаюсь страшно. А чтобы их вылечить надо много денег — меньше чем за двадцать золотых, никто из лекарей и разговаривать про лечение не будет, а уж, чтобы вырастить новые — это уже не меньше пяти тысяч. Откуда у нищего такие деньги?
Мы молча собрались — я уже пожалел, что задал этот вопрос. Катун молчал, я тоже. Потом он обернулся ко мне и сказал:
— Да я не обижаюсь, знаю сам про это дело…только что могу сделать? Вот заработаем с тобой денег и вылечимся — я зубы, ты ногу — он улыбнулся грустной улыбкой, видно было, что сам он в эти сказки не верит.
Мы вышли на улицу, я ковылял сзади, опираясь на палку, Катун вёл меня куда-то вниз по улице, к морю — даже отсюда чувствовался его запах…впрочем — как и запах жарящихся осьминогов на решётке. Мы купили за три медяка два осьминога и я вгрызся в его горячее, пахнущее дымом резинистое мясо — только сейчас понял, как проголодался. Потом выпили по кружке шипучего кваса, и уже жизнь стала казаться не такой уж и гадкой — я чистый, сытый, спать есть где — нога болит? Так давно болит. Всё лучше, чем у ларька со шпаной махаться.
— Пошли, сюда зайдём! — Катун потянул меня в какую-то лавку, где грудами был навален всяческий секонд-хенд. Он начал рыться в груде одежды и выбрал кожаную куртку, крепкие суконные штаны, по
