– Матушка, я и дома буду бывать. Понимаете, дело не только в Ольге, хотя и в Ольге, конечно, тоже… – Он несколько замялся, соображая, как ей сказать о портале и своем интересе к нему. – Вот здесь… – Сашка показал пальцем на карте, – находится такая штука…
– «Чертово окно», – уверенно сказала Марья Ивановна, разрешив тем самым Сашкины сомнения. – Через него и Некомат от вас сбежал.
– О-откуда вы знаете? – Сашкиному изумлению не было предела.
– Гаврила Иванович мне по секрету рассказал.
– Какой еще Гаврила Иваныч? Безуглый, что ли?
– Он самый. Прошедшей зимой князь Димитрий своим указом воинский приказ в Кострому перевел, а приказ Гаврилы Ивановича ликвидировал. Вот он и остался без службы. Похоже, не смог великий князь ему простить, что слишком близок он был с тобой. А я подумала, что негоже такого человека, как Гаврила Иванович, на произвол судьбы бросать. Вот и пристроила его у себя.
– Матушка…
– Я ему говорю: «Отдыхай, Гаврила Иванович, жди, пока сынок мой выздоровеет». А он, такой неугомонный, отвечает: «Не могу без работы сидеть». Вот… – Она указала на карту. – Чертеж, думаешь, кто делал? Он. Учет по всем хозяйственным делам в порядок привел. А эта вот бумага? – Она придвинула к Сашке список. – Его рук дело. Не узнаешь почерк?
«Точно, его рука, – наконец-то сообразил Сашка. – Ай да матушка, ай да Марья Ивановна! Клад, а не женщина!» Сашка снова нагнулся и чмокнул ее.
– Вы, оказывается, и без моих объяснений все знаете. Мне, кровь из носу, Некомата найти надо и вместе со всей его компанией изничтожить.
– А может, ну его, этого Некомата… А, сынок?
– Нет, матушка, не получится. У нас с ним так: либо он меня, либо я его.
– Так ведь опасно же, Тимоша, – взмолилась Марья Ивановна. – С нечистой силой-то связываться! – Она с испугом перекрестилась.
– Не опаснее, чем на войне. Да и заговоренный я. Меня молитва ваша хранит и от булата, и от нечистой силы. – Он вновь поцеловал ее. – Так я побежал к Адашу? – Уже в дверях он спохватился: – Где ж его искать?
– В гостевом доме он…
Тимофей убежал, а Марья Ивановна вслед ему еще долго крестила воздух мелкими быстрыми крестиками.
Взлетев на крыльцо гостевого дома, Сашка вознамерился возвестить о своем приходе солидным стуком в дверь, но она открылась от первого же легкого касания. Пригнувшись, он прошел в сени. Дверь в горницу была распахнута, открывая вошедшему довольно-таки грустную картинку. У окна за пустым обеденным столом сидел Адаш, низко понурив голову, а перед ним стояла на столе его знаменитая походная фляга. Даже случайному человеку, незнакомому с бывшим ордынским мурзой, командовавшим личной царской сотней, и бывшим главным воинским проверщиком в великокняжеском войске, и тому хватило бы одного взгляда, чтобы понять, что пьет этот усатый здоровяк из бывших явно не от радости.
– Смир-рна-а! – что есть мочи рявкнул Сашка, заставив зазвенеть тоненьким, уходящим в ультразвук звоном, все стекла в доме.
Армейский инстинкт повиновения, вбиваемый в каждого солдата буквально с первого дня службы, взметнул старого вояку на ноги, заставив подтянуть живот и выпятить вперед грудь. Пару мгновений он, ошарашенный грозной командой, внезапно пробудившей в нем дремавшие инстинкты, выпучив глаза, таращился на Сашку, после чего, расслабившись, протянул к нему руки, улыбнувшись во всю ширь своей богатырской улыбки.
– Тимофе-е-ей Васильевич… Г-гы, ну ты и шутник!
Оценить подобную шутку мог только настоящий воин. Порой всяким штатским штафиркам кажется, что армейский юмор, мягко говоря, несколько своеобразен, и что проистекает это от того, что люди военные, некоторым образом, гм-м, гм-м… недостаточно интеллектуально развиты. Заверяю вас, что это полная чушь! Просто жизнь у них такая… своеобразная. Ведь недаром гласит армейская народная мудрость: «Кто в армии служил, тот в цирке не смеется».
Сашка подошел к Адашу, и они крепко, по-мужски, обнялись так, как могут обниматься только однополчане, съевшие вместе не один пуд соли и не единожды вместе ходившие по узенькой полоске, отделяющей жизнь от смерти.
Со стороны это было похоже на схватку двух крупных медведей, то наваливающихся один на другого в надежде переломить хребет, то отвешивающих друг другу тумаки и оплеухи такой силы, что обычный человек от них давно бы уже лежал в нокауте.
– Уф, уморил, старый черт, – запыхавшись, наконец вымолвил Сашка, отпихиваясь от своего наставника. – Сразу видно, что на перинах не вылеживался, форму поддерживал. Не то что я.
– Ах дьявол, я и забыл о твоей болезни на радостях-то, – забеспокоился Адаш. – Не повредил ли тебе чего?
– Да нет, все нормально, – успокоил его Сашка. – Болезнь моя была не телесная, а…
– Все понял, – остановил его Адаш, – можешь не продолжать. Но сейчас-то как себя чувствуешь?
– Я-то сейчас в полном порядке, а вот ты, гляжу, не очень… – Сашка кивнул на флягу, стоявшую на столе.
Адаш сразу помрачнел и потупил голову.
– Да уж, – только и сказал он, махнув рукой.
Не единожды Сашке доводилось бывать рядом с Адашем в минуты самых тяжелых испытаний, и никогда раньше старый воин не терял духа, а уж тем более не пытался утешиться горячительной влагой.
– Что, непросто с бабами? – предположил Сашка.
– Ох непросто… – Адаш покрутил головой. – Да мне тысячу самых отъявленных лодырей, пьяниц, слабаков, неумех давай, я из них за месяц лучшую тысячу во всем войске сделаю. А тут… Непросто.
Несмотря на свою молодость и относительно небогатый жизненный опыт, Сашка примерно представлял себе тот ворох житейских проблем и неурядиц, с которыми столкнулись Адаш и его семья, сменив воинское поприще на обычную жизнь гражданского человека. В отличие от многих сверстников Сашка никогда не замыкался только на интересах своего поколения, глядя на бурлившую вокруг него жизнь широко открытыми глазами. Как говорится, кто-то учится на своих ошибках, ну а умный – на чужих. Таких мрачных мужиков, пытающихся утопить свои житейские проблемы в вине, он видел и в двадцать первом веке. Все очень просто. Сегодня он бравый офицер, защитник Родины, а завтра – никому не нужный отставник без жилья и работы.
– А где они, твои женщины? – скромно поинтересовался Сашка.
– Поехали по окрестностям покататься.
– Понятно… Слушай, Адаш, я тут уже восьмой месяц в невменяемом состоянии пребываю. И, скажу тебе честно, в этом было мое спасение. Сразу после твоего отъезда и до моего… моей болезни мать мне плешь проедала: «Как ты посмел отпустить Адаша без жалованья?!» Да он сам, говорю.
– Я сам. Точно, – подтвердил Адаш.
– А тут я в беспамятство впал. Не прошло и восьми месяцев, как и ты пред светлые очи матушки моей предстал, и я только сегодня очухался. Так что давай сейчас завершим то, что надо было сделать девять месяцев назад, не то, если я этого не сделаю сейчас, она меня со свету сживет. Короче говоря, жалует тебя боярыня Воронцова-Вельяминова деревней Путилки, что в двадцати верстах отсюда. А службой ты ей за ту деревню боле не обязан. Все, хватит, отслужил уже. Вольный казак.
– Эк… – У Адаша перехватило дыхание от избытка эмоций. Он даже потер кулаком глаза, видимо, для того, чтобы таким образом вытащить из них попавшие туда соринки. – Пойду поклонюсь ей в ножки.
– Постой, – остановил его Сашка, – недосуг ей. Пир большой на сегодня готовит. Вот на пиру и поклонишься.
– Какой еще пир? – удивился Адаш. – По какому такому поводу?
– Великий воевода домой вернулся! – расхохотался Сашка и хлопнул Адаша по плечу. – Чем тебе не
