обстоятельно, со всех сторон обосновывая. Вот, скажем, бронь у воя. Она, конечно, быть должна, но легкая, чтоб движений не стесняла. А то в последнее время трусливая немчура столько всякого железа на себя понацепляла, что с трудом на лошадь садится, а если уж свалится такой рыцарь с нее, то считай, что все – смерть пришла. Подняться-то ему никто не даст, тут же и забьют насмерть.
Или, например, строй взять, «свиньей», предположим. Тоже ведь вычурно и хлопотно. Уж лучше вместо такой учебы лишний раз мечом помахать. А коли пришло время битвы, так тут и думать нечего. Главное, чтоб в сердце у тебя вера была – за правое дело идешь, а там, на небесах, мигом разберутся. Господь не Тимошка, видит немножко. И не просто видит, а еще и подсобляет.
Так что ответ князя был ясен. Конечно же, за ста… стоп, а что она там про Галич-то писала?
Так-так, а вот это любопытно. Мстислав задумался. Он-то поначалу к Галичу собирался со своей дружиной идти, да еще кое у кого из князей южнорусских силенок подзанять. Потому и ездил совсем недавно к своему тезке и двоюродному брату, киевскому князю Мстиславу Романовичу. Как-никак тот обязан был ему. Не подсоби Удатный, нипочем Романович на киевский стол не воссел бы. Не сдюжил бы он супротив Всеволода Чермного.
Ожидания Удатного киевский князь оправдал и дружину дать согласился, но так, вскользь, намеками, и ответные пожелания высказал, да не одно, а сразу два. Дескать, идучи на Галич, князь стол пуст оставляет в Новгороде Великом. Вот бы, как по старине и положено, старшего сына киевского князя на него подсадить – Святослава. Уж Мстислав-то Удатный ведает, кому из бояр новгородских на это намекнуть.
Ну что ж – невелика просьбишка. Почему не уважить. К тому же оно и впрямь по самой что ни на есть старине получается. Свой-то сын Василий опять хворает тяжко. Не дал господь ему здоровья.
А вот с другим пожеланием намного хуже оказалось. Просил Старый, как его на Подоле киевском метко прозвали, чтобы Удатный и других его сыновей пристроил. Ведь и Ростислав, и Андрей только именуются младшими, а на самом деле первому через два года сорок лет исполнится, а второму – через пять лет. То есть оба уже в годах немалых, а звание у каждого – княжич киевский, да и то лишь пока сам Мстислав Романович в Киеве сидит.
Едва помрет – и все. Пиши пропало. Придет Владимир Рюрикович из Смоленска, которому нет дела до сыновей двоюродного братца. У него, чай, свои детки имеются, и их тоже куда-то пристраивать нужно – жизнь есть жизнь.
Да к тому же и самому Мстиславу, когда он Галич возьмет, верные сподручники ох как понадобятся. А они уже тут, и искать не надо. Один, к примеру, в Перемышле сядет, а другой, скажем, в Звенигороде. И им славно, и Мстиславу покойно.
Вот тут новгородский князь призадумался. Не столь уж велика земля Галицкая, чтобы города, на ней стоящие, в вотчины раздаривать. Тут все как следует обмыслить надо. Да и с зятем своим меньшим, Даниилом Романовичем, тоже поделиться придется. И где же ему на всех городов напастись?
А едва он в Новгород вернулся, как единственный сын помер. Пока схоронил, пока то да се, а тут вот и грамотка пришла от доченьки-разумницы. Гм, а ежели и впрямь ему вместо киевских дружин дикий народец взять с собой на Галич? Уж, наверное, его тесть, хан Котян, не откажет зятю родному?[34] А тогда уж и делиться ни с кем не понадобится.
«Вот так Удатный, вот так молодец, – похвалил он сам себя за мудрую мысль. – А Ростиславе после отпишу», – решил он.
Дочь же ответа от отца и вовсе не ждала. Знала, что зело ленив батюшка на дела письменные. Да и не больно-то ей нужен был ответ на тот вопрос, который она в грамотке задала. Тут совсем иное.
Просто поделился как-то с нею муж Ярослав мыслью о том, что уж нынешней-то осенью он Константина Рязанского точно побьет, а когда княгиня фыркнула недоверчиво, он ей свой план и рассказал, супротив которого нет у рязанцев спасения.
В три руки он бить нацелился. Первая – с ним, Ярославом, и братом Юрием вновь по Коломне ударит, а две другие отвлекать станут, выступив чуть раньше. Давид Муромский со своей восточной стороны удар нанесет, а сразу две орды половецкие, хан Котян и Юрий Кончакович, тесть Ярославов, огнем нещадным пройдутся по южным городам. Какое бы направление ни сунулся закрыть Константин, на двух других у него голо все будет.
Поначалу-то она просто хотела усовестить Ярослава. Мол, негоже это, нехристей поганых самому на Русь звать, пусть даже в помощь против другого князя. Всем известно, что там, где половцы прошлись, на следующий год земля хорошо родит – зола да трупы славно ее удобряют. Вот только некому ее, матушку, засевать, некому и урожай собирать. Пустынно там и страшно.
Но Ярослав о такой ерунде никогда не задумывался. Наорал лишь да заявил, что не бабьего ума это дело, и нечего ей свой нос длинный совать туда, где она вовсе ничего не смыслит. Даже замахнулся было, чтоб ударить, но в последний момент одумался, вовремя вспомнив про тестя. Никак нельзя ему было вступать в свару с новгородским князем. Потом когда-нибудь можно будет все припомнить, а сейчас цель одна – рязанец проклятый.
Так что княгиня дешево отделалась. Ей лишь оскорбления достались – дело привычное.
А когда муж в бешенстве выбежал из ее светелки и Ростислава осталась одна, то ей почему-то этот рязанец и припомнился. Особенно восторг, с которым он на нее смотрел, неподдельное восхищение, надежда, ясно читаемая во взгляде, и еще что-то эдакое. О последнем она даже самой себе думать запрещала, не желая и в помыслах грешить. Но ведь было же оно, было!
Ярослав так на нее никогда не смотрел, даже в первые дни после свадьбы. У него и взгляд иной был – хозяйский. Словом, никакого сравнения. И тут же, как назло, в памяти всплыл робкий голос Константина: «Но ты же не вещь». Славный контраст получался, очень славный, и явно не в пользу Ярослава.
Вот тогда-то Ростислава своему отцу и отписала грамотку в Новгород. И вопрос умно задала, и про Галич исхитрилась намекнуть. А когда она выдавливала свою печать на синеватом воске, перед самой отправкой гонца, произнесла странно:
– Живи, купецкий сын, – и улыбнулась ласково.
А к чему слова эти княгинины были, гонцу и невдомек вовсе. Да и забыл он про них напрочь уже к вечеру другого дня.
Послы же новгородские от князя Мстислава Удатного, хотя и с запозданием, попали к хану Котяну, однако своего добились. Твердое ханское слово дал Котян, поклявшись в том, что непременно подсобит он Мстиславу Мстиславовичу, зятю своему разлюбезному.
К тому же у него еще до того возникли немалые опасения насчет Рязанского княжества. Уж больно осильнело оно за последний год. Опять же Ярославу укорот какой изрядный даден ими под Коломной.
Эдак у самого Котяна, чего доброго, столько воев погибнет, что никакой добычей их смерть не компенсируешь. Глядишь, и захирела орда. А старым волкам в слабых ходить негоже – вмиг молодые в шею вгрызутся, прокусят загривок жадными зубами.
Он и сейчас-то хоть и старейший хан, а выставить сможет, почитай, немногим больше, чем тот же Юрий Кончакович. Да что там перед собой душой кривить – поровну считай.
И все половецкие отряды, которые были ему подвластны, тут же мало-помалу двинулись на новые кочевья, поближе к быстрому Днестру.
Чуть раньше, правда, такое же твердое слово услышали от него и послы Ярослава, но в этом не было ничего страшного. Тем и славен народ половецкий, от простого пастуха и до самого хана, что они подлинные хозяева своего слова. Захотели – дали, перехотели – назад взяли.
Осталась теперь лишь орда Юрия Кончаковича, тестя Ярослава, который все еще пребывал в больших колебаниях. Ведь и к нему тоже гонцы от Мстислава наведались. Однако, вызнав доподлинно, – а в степи слух летит намного быстрее, чем ползет в ином граде, – что Котян становища свои собрал и подался на запад, Юрий Кончакович, здраво помыслив, решил Ярославу не отказывать. Ни к чему сразу двум волкам в одну овчарню лезть.
К тому же Ярослав его еще и тем привлек, что наобещал, будто самый первый удар владимирские князья нанесут и черед Давида Муромского и Юрия Кончаковича настанет только тогда, когда Константин увязнет. То есть приходи, тесть дорогой, и бери голыми руками хоть Пронск, хоть Ожск, хоть Ольгов, а то и саму Рязань. Везде будет раздолье для степняка. И добыча, и полон. На том и порешили окончательно.
Вот только едва его первые, самые быстрые отряды стали продвигаться поближе к пределам Рязанской Руси, как пожаловал к Юрию Кончаковичу гость дорогой – хан Данило Кобякович.
