воронкой и проклепать нужным образом.
Вместо прожекторов можно использовать факелы, предварительно пропитав их тем же сернистым раствором, который Минька давно использует при обработке веревочных фитилей для гранат. Если их все разом на стены выставить, то получится совсем неплохо. Причем время согласовать тоже трудностей не составит. Одна огненная стрела взлетела со стороны княжеской рати – значит, поджигай дружно. А уж когда через пару минут вторая следом взовьется – втыкай факелы в заранее подготовленные места.
Ну а для гранатометчиков сигналом являлся горящий крест, который должен был загореться в поле одновременно с факелами на стенах. Доски для него заранее напилили из самой высокой сосны, основательно пропитали их смолой. Да еще Минька туда чего-то своего добавил, узнав, что цвет у пламени желательно сделать с синевой. Ямку для него на самой вершине холма тоже выкопали заранее, метра в три глубиной, чтобы точно не выпал.
Дальше оставалась ерунда. Ночью подтащить крест, запихать его в эту яму и подпалить со всех концов разом. Едва вспыхнет этот тридцатиметровый здоровяк, арбалетчики дружно вступят в дело и дадут залп по всем шатрам, что боярским, что княжеским, кроме того, где находился юный Ингварь Ингваревич. С ним Константин собрался еще разок попробовать примириться. Удастся – нет ли, но убивать он княжича ни в какую не хотел.
Да и с рупорами тоже не абы как – на самотек дело не пустили. Вначале князь с воеводой разработали текст, весь лист исчеркали, пока не утвердили окончательный вариант. Потом долго подыскивали исполнителей. Тут ведь не только громкий голос нужен и четкая дикция. Без артистизма тоже не обойтись, иначе должного эффекта не добиться.
Из трех десятков самых горластых воев, которых им назвали сотники с тысяцкими, с превеликим трудом удалось отобрать десять человек, а потом пришлось еще маяться с ними несколько часов кряду, чтоб уразумели они, как именно кричать нужно.
А тут неожиданно выявилась новая беда – частые осечки. Минька, потупив глаза, заявил сокрушенно, что здесь даже он бессилен. При любом существенном перепаде ночных и дневных температур, который той же осенью доходит градусов до десяти, а то и пятнадцати, металл неизбежно охлаждается, после чего на внутренних стенках гранаты образуется небольшое количество водного конденсата, проще говоря – потеет железо. А раз оно потеет, значит, порох тут же моментом сыреть начинает, а сырой он не только не взорвется, но и гореть-то с трудом будет.
Пришлось и над этим призадуматься, правда, недолго. Старый порох высыпали, заряды освежили новым, а чтобы перепада температур не было, каждый из арбалетчиков-гранатометчиков разоблачился до пояса, оставшись лишь в одной нательной рубахе. После того им все стрелы примотали к груди тонким ремешком и повелели заново одеться.
Более того, друзья прикинули даже, где именно Ярослав должен разместить свои шатры, где встанут простые пешцы, а где дружины княжеские остановятся. Не совсем, конечно, угадали, малость промахнулись, но это не беда.
Главное, что всех арбалетчиков в условленных местах ждали горящие угольки, тщательно прикрытые мхом. Фитиль-то поджечь надо, а если начать кресалом искру высекать да трут подпаливать, то с неожиданностью совсем не сложится. Вмиг дозорные тревогу поднимут. А тут угольки багряные рдеют – только сбрось с них меховое покрывало, дунь пару раз легонько и преспокойно поджигай фитиль.
Словом, все сработали на совесть. Дружно так, будто по нотам. И не скажешь, что это в общем-то лишь премьера была, да и «артисты» все из новичков.
Первоначально предполагалось, что если все успешно пройдет, то, оставив с полтысячи воев на поле боя возиться с пленными, остальных придется поделить на три части. Полторы тысячи на ладьях нарядить вверх по Москов-реке, чтобы все города, какие только на ней лежат, взять полностью под свою руку.
Но это только первая задача была, самая пустячная. Ну что там, в самом-то деле, за города: Москва, Звенигород, Можайск, Димитров – вот, пожалуй, и все. На каждый сотню воев оставить – за глаза хватит. Остальным из этой же трети надлежало совершить марш-бросок до Клязьмы, захватить ладьи Юрия, оставленные там под небольшой охраной, и спешно двигаться вниз по течению.
Начинать же непременно с Владимира. Его взять – перед остальными градами козырь лишний будет. Мол, столицу-то вашу взяли давно, так что и вам нечего зазря свои головы класть.
Владимир же взять – не шутка. Там тоже ратников не бог весть сколько, но зато населения изрядно, и если они закрыться успеют, то мороки будет много. Это вам не Переяславль-Рязанский, жители которого относительно равнодушно переход власти из одних рук в другие восприняли. Им особо беспокоиться не о чем было – что тот князь свой, рязанский, что другой такой же.
Во Владимире сложностей предвиделось выше головы. Всего сорок лет минуло с тех пор, как рязанский князь Глеб Ростиславич не только изрядно пощипал сам город, но и вывез оттуда все святыни, включая икону Владимирской божьей матери[44]. С тех пор худая слава о рязанцах во Владимире была.
Потом, правда, он все это вернул, но память-то осталась. А кроме того, была еще и враждебная на протяжении многих лет политика Всеволода Большое Гнездо, который неоднократно держал в заточении рязанских князей. Отсюда вполне справедливый страх владимирцев, что ныне Константин отыграется за все причиненные обиды.
Словом, город надлежало взять неожиданно, чтобы никто и опомниться не сумел. С остальными же – Ростовом, Суздалем и Переяславлем-Залесским – была надежда на то, что особого сопротивления их гарнизоны не окажут.
Тем временем оставшиеся две трети должны были поспешить: большая часть на юг, а меньшая, забрав попутно усиление из Коломны, Ожска и Рязани, – на выручку восточного форпоста Рязанского княжества – крепостцы Ижеславца.
Известие, что половецкая орда повернула назад в степи, пришлось как нельзя кстати. Узнав об этом, Константин со всеми своими силами прошел по Оке чуть дальше воинства Давида Муромского и перекрыл ему все пути к отступлению.
Богомольный князь, который и без того-то не испытывал никакого желания воевать, тут же предложил уплатить выкуп за себя и двух своих сыновей. Гораздо более жесткие условия, особенно требование стать наместником в собственном княжестве, выставленные Константином, пришлись не по душе старому князю. Сыновей же его, теряющих все полностью, они и вовсе возмутили.
Но тут еще можно было что-то поправить, попытаться как-то договориться. К тому же настрой у Константина, радостного оттого, что очень уж удачно все с половцами получилось, был достаточно миролюбивый. Опять же и запросил он первоначально, как хитрый цыган на ярмарке, с большущим зазором, чтоб было куда отступать во время дальнейшего обсуждения. Тогда подлинные условия покажутся муромским князьям и Пурешу мордовскому такими великодушными и щедрыми, что они на них с радостью согласятся.
Однако уже на другой день все первоначальные расчеты рассыпались в прах. Рано утром следующего дня Святослав и Ярослав Давидовичи с тремя сотнями дружины, нарушив условия перемирия, неожиданно пошли на прорыв, пытаясь узким клином взрезать кольцо блокады и уйти обратно в Муром.
Возможно, ударь они чуть левее или правее, и им это удалось бы, но на самом опасном направлении Константин предусмотрительно поставил норвежцев, и северяне не подвели ни князя, ни своего ярла Эйнара.
Да, поначалу в их рядах возникло замешательство, и молодым княжичам в какой-то момент даже показалось, что еще минута-другая, и кольцо разомкнётся, но…
Тех первых, что вскочили и приняли неравный бой, и впрямь удалось вырубить почти подчистую. Рухнул под ударами муромских мечей Берг Тихоня, пал Алф Красный, затоптали конями Халварда, сына Маттиаса, тут же погиб его двоюродный брат Харольд, сын Арнвида. И уже из последних сил махал своей окровавленной секирой Крок по прозвищу Тяжелый Топор, а изнемогающий от ран Хафтур Змеиное Жало и вовсе опустился на одно колено.
Но никто из них не отступил, не показал спину врагу, а на подмогу бежали все новые и новые воины. Вот уже закрыл собой Хафтура Грим Кровавая Секира, и не удалось атакующим добить Крока, перед которым выросли Старкад Семь Узелков и Торлейф Теплый Чулок.
А уж когда чуть ли не в самую середину муромских воев ворвался с неистовым ревом сам Борд Упрямый,
