сын Сигурда, а следом и два его сына: Туре Сильный и Турфинн Могучий, то тут и вовсе в рядах дружинников возникло замешательство. Уж больно страшен был кряжистый Борд, обезумевший от горя, потому что минутой ранее погиб его младшенький – Тургард Гордый. Двое сыновей – неистовых мстителей за гибель брата – тоже не отставали от отца.
И падали с жалобным ржанием кони, потому что юркий и ловкий норвежец с гордым именем Викинг по прозвищу Заноза вертелся как волчок, подрубая сухожилия бедных животных.
Метнулись было атакующие в одну сторону, но там стеной встал сам ярл Эйнар, славный сын Гуннара, не отступивший ни на шаг, а с ним еще добрая сотня бойцов. Метнулись в другую – а там Бесе Стрела, и еще Гути Звенящий Меч, и тут же Вегард Серый Плащ, а с ним Финн Две Бороды.
В панике попробовали муромские дружинники повернуть назад, но едва им удалось это сделать, как они лицом к лицу столкнулись с подоспевшей конной дружиной во главе с отчаянным Константином, тезкой рязанского князя.
Бесшабашность его и сгубила. Сразу пятеро кинулись на него, и хоть отбил он почти все выпады, но в бою «почти» не считается. Пятый меч вкось чуть ли не до седла располовинил молодого удальца, но дорого обошлась муромчанам эта гибель. В неистовой жажде отомстить за его гибель рязанцы просто смели, втоптали в кровавый песок все жалкие остатки отбивающихся.
И плакал, видя гибель своих сыновей, старый Давид, проклиная тот миг, когда, понадеявшись на то, что прорыв удастся, благословил обоих на бой. Как оказалось, на последний в их жизни.
Однако не забыл муромский князь и про тех, кто еще был жив и находился подле него. Едва лишь надвинулась на них тяжелая черная туча всего рязанского войска, как из муромских рядов медленно выехал всадник. Седую его голову не покрывал шлем, из глаз ручьем текли слезы, и только по развевающемуся алому корзну можно было признать в этом ссутулившемся старике князя Давида Юрьевича.
Подъехав к князю Константину, он неловко полуслез-полусполз с коня, тяжело опустился на одно колено и, склонив голову, протянул победителю свой меч рукоятью вперед в знак покорности и безмолвной просьбы о пощаде всех муромцев, пока еще живых. И судорожно дергались от падающих на них жарких слез князя стебельки луговых трав.
Константин, в свою очередь, тоже спешился, подошел к Давиду, принял его меч и помог старику подняться.
– Господь видит, что я не хотел гибели твоих сынов, – глухо сказал он, с жалостью глядя на муромского князя.
– Только я сам во всем виноват, – хрипло прошептал Давид и затрясся от рыданий, припав к плечу Константина.
– Зачем ты вообще пошел на меня? – не зная, что еще сказать, с досадой спросил тот, неловко приобняв несчастного отца. – Жили мирно, друг другу не мешали, и на тебе.
– Не своей охотой я поднял меч, – выдавил тот. – Сам, поди, ведаешь, что мы уже давно в сподручниках у владимирцев. Куда повелят, туда и идем. А иначе… Сказали под Липицу идти – пошли. Повелели на Рязань рать двинуть… – Он не договорил, и плечи его снова затряслись.
– А не пошел бы ты ныне – ничего бы они с тобой не сделали, – Шепнул Константин. – Разбил я их обоих у Коломны. Юрий мертв, да и Ярослав еле живой – не знаю, довезу ли.
– Думаешь, утешил? – откачнулся от него Давид и невидяще глянул на Константина красными от слез глазами. – Ты мне токмо еще горшую боль дал. Стало быть, дважды я в их смерти повинен. Когда полки сбирал и когда ныне утром благословил их в бой. – Он вновь жалобно всхлипнул. – То за мои грехи столь тяжкую кару ниспослал на меня господь. Облыжно[45] я дядьев твоих оболгал пред Всеволодом Юрьевичем. Ровно десять годков всевышний ждал покаяния моего за тот грех смертный, да так и не дождался[46], вот и… – не договорив, он вновь заплакал.
– Приди в себя хоть немного, Давид Юрьевич, – сочувственно, но в то же время с легкой долей укоризны заметил Константин. – На тебя не только я и рязанцы мои, но и муромцы смотрят. Я понимаю, что горе твое велико, но ты – князь. Об этом вспомни.
– Да какой я князь, – улыбнулся тот жалко. – Вот сил хватит до монастыря[47] добрести, и на том спасибо. Теперь тебе здесь княжить, тебе суд вершить, тебе и думать, как перед людьми себя не осрамить. А мне ныне все едино. Вот только позволь, Константин Володимерович, мне останки сынов своих забрать. Ежели добро дашь, я бы хотел у себя в монастырском храме их захоронить. – И тут же быстро поправился, горько усмехнувшись: – У тебя в храме.
– Не мой он и не твой – божий, – строго поправил его Константин. – Иди, конечно. И Давид тут же побрел в сторону поля, на котором погибли в битве его сыновья.
– А с нашими погибшими воями как быть, княже? – незамедлительно обратился к князю ярл Эйнар, весь забрызганный своей и чужой кровью.
– Сколько их у тебя? – спросил князь.
– Двадцать три, да еще трое, пожалуй, до следующего рассвета тоже не дотянут. Из остальных десятка три тоже пока биться не смогут. Ну и царапины легкие почитай у всех прочих, но это не в счет.
– Всех погибших загружай в ладью. Во вторую – раненых. Отряди по десятку гребцов в каждую и с богом на Рязань. Авось Доброгнева сумеет подлечить.
И еще десяток ратников оставил рязанский князь, чтобы довезли они в третьей ладье погибшего Константина, а с ним еще пятерых убитых и около десятка тяжелораненых.
Сотня ратников во главе с Пелеем отправилась в Муром, чтобы воздать последние почести погибшим сыновьям Давида Юрьевича и… принять город в управление после ухода князя в монастырь.
Все прочие двинулись вниз по течению, стремясь поскорее достичь Клязьмы и оказаться перед Владимиром.
Обуяша сила бесовская Константина и побраша он все грады муромские под длань свою. Сынов же князя старого Давида Муромского умертвиша подло, а самого со стола низринувши.
Что касается Муромского княжества, то, учитывая, что оно уже давно было союзным еще Всеволоду Большое Гнездо, а затем его сыну Юрию, то Константин был абсолютно прав, применив против него превентивную меру.
Возможно, что она была чрезмерно жестока – убийство двух молодых князей и ссылка их престарелого отца в монастырь. Можно долго размышлять о том, оправдана ли такая суровость рязанского князя, тем более что он, скорее всего, под предлогом переговоров заманил их к себе в Ижеславец, то есть проявил коварство.
Однако со всей определенностью на этот вопрос все равно не ответить. Не нами сказано: «Не судите, да не судимы будете». Во всяком случае, я бы не стал отдавать свой голос ни в защиту Константина, ни в его безусловное осуждение.
Опять же, не следует забывать суровость тех времен, в которые он жил. Возможно, что иначе поступить было просто нельзя.
Глава 6
Я тут всерьез и надолго
…архивариус очень тихо спросил:
– А деньги?
– Какие деньги? – сказал Остап, открывая дверь. – Вы, кажется, спросили про какие-то деньги?
Богата и красива была стольная Рязань. Из всех городов, стоявших на Оке, не было ни единого краше нее.
И как знать, если бы не зорил ее Всеволод Большое Гнездо, невольно ревнуя южных беспокойных соседей и подозревая их в тяге к славе и величию, то, может быть, она и вовсе стала бы первой в Восточной Руси. Кто может о том ведать доподлинно?
Однако к лету 6726-ому от сотворения мира[48] венцом городов русских слыл Владимир. Пусть и не столь полноводна Клязьма, как Ока, и не чувствовалось в граде той чинной, торжественной старины, что так ощущалась в Ростове Великом, и не так явственно веяло благостью от обилия монастырей, как близ Суздаля, но и ему было чем похвастаться перед городами-
