– Подождать бы еще пару седмиц, – буркнул вполголоса один из всадников, едущих впереди, с толстым носом, похожим на грушу.
Когда-то именно за это сходство его так и прозвали – Груша, прилепив имечко на всю жизнь. Он не обижался.
– А почто ждать-то? – поинтересовался у него совсем молодой дружинник, который держался почти рядом со своим опытным товарищем, уступая ему всего на какую-то четверть конного корпуса, да и то из уважения.
– Видал, луна-то какая? – проворчал Груша.
– И что с того? Нам же ехать лучше, раз все видно, – не понял молодой.
– Вот-вот. У тебя что имечко Спех, что сам ты – торопыга. А жизни не знаешь. Такая луна добра не сулит. При ней только ведьмам хорошо на шабаше крутиться да колдунам где-нибудь на перекрестке дорог черную ворожбу творить. А для воев вроде нас иное надобно.
– Ты, дядька Груша, о другом помысли, – возразил Спех. – Все равно мы только к утру подоспеем к селищу-то. Так что светит сейчас луна али нет – все едино.
– Вот дурень, – сплюнул в сердцах Груша. – Говорю же, несчастье она сулит.
– А может, не нам, а совсем наоборот – тем язычникам треклятым. Светлые ангелы-то все с нами – и помогут, и заступятся, ежели что. Да и заступаться, почитай, не придется. У них всего дворов с полета, как нам сказывали. Пусть даже по три мужика в каждом дворе, не менее, и то нас больше выходит. А мы ведь на конях, при мечах, при копьях, да тул со стрелами за спиной, – рассудительно заметил Спех. – Только вот как-то неладно в том селище получилось. Сказывали – язычники, язычники. Значит, надобно было крест на них надеть и все. А мы – аки тати. Налетели, пожгли, порубили, в полон взяли. Почему так?
– А это уж и вовсе на твоего ума дело, паря, – засопел недовольно пожилой и украдкой оглянулся по сторонам. – И чтоб я таких речей от тебя впредь не слыхал. То князьям нашим решать, а не нам с тобой. К тому же говорили нам, что ныне точно крестить будем.
Дело и впрямь обещало быть несложным. Всего-то и требовалось пинками загнать закостенелых в смертном грехе язычников в церковь, заставить окреститься, ну и малость пограбить, не без того.
Смущало Грушу только одно. Если бы это было селище своих князей, черниговских, а то оно стояло уже по другую сторону Дона, на рязанской земле.
Конечно, любой правитель своему соседу в таком богоугодном деле всегда готов подсобить, но и тут неувязочка получалась. Ни к кому из тех молодых князей, которые сейчас шли наводить порядок на чужой земле, рязанский князь Константин за помощью не обращался. Тогда выходило, что они идут просто в воровской набег, как тати ночные, а это плохо. Рязанцы могут и на копья вздеть.
Дальнейшие размышления Груши прервал негромкий голос самого старшего из князей – Мстислава Глебовича, сына умирающего ныне в Чернигове князя Глеба Святославовича:
– Не забудь уговор, попик, первое слово в обличении язычников за тобой.
Гнусавый голос попика Груша тоже слышал хорошо, но так и не понял, что он бормотал князю. Скорее всего, выражал какие-то опасения или говорил о том, что его попросту не станут слушать, потому что вскоре его перебил князь Мстислав:
– И не бойся ничего. Видишь, какая с нами сила идет. Давай-ка, двигай вперед, да побыстрее, а то уже околица недалече.
Сизые рассветные сумерки неприметно сменил хмурый пасмурный день. Пелена тяжелых снеговых туч, идущих откуда-то с запада, прочно скрывала солнце, не выпуская его хоть на минуту посветить людям. Лишь изредка там, где имелся небольшой просвет, облака, проплывая на фоне солнца, меняли свой цвет с сизого на розовый и даже багрово-красный. Приметив такое, старый седой Груша еще раз неуютно поежился и подумал: «Не к добру оно».
Естественную границу двух княжеств – Черниговского и Рязанского, которую извилисто очерчивал неширокий в этих местах Дон, они перемахнули уже засветло.
Да, Груша побаивался, но, с другой стороны, если взять тот случай полуторанедельной давности, когда черниговцы ходили зорить селище Пеньки, приметы тоже были недобрые, хоть с полдороги вертайся, но прошло ведь все удачно. Из добычи на долю Груши достался почти новый, хотя и малость куцый овчинный тулупчик, да еще пяток кун, что он нашел под стрехой в одной из убогих хатенок.
В тот раз их тоже вел попик, который уверял, что практически никто из Пеньков в истинного бога не верует, Христа не признает. Так что если даже где кому и встретится икона, то это одна видимость.
Правда, окрестить так никого и не удалось. Лесные бородачи так резво ухватились за топоры, вилы и косы, что, во избежание ненужных жертв среди своих, пришлось тут же брать их всех в мечи. Баб, что помоложе, прихватили с собой, остальных бросили посреди пепелища, но крестить почему-то никого не стали.
После Груша мельком глянул на полонянок и вновь ничего не понял. У тех, что понуро брели, связанные одной веревкой, поминутно спотыкаясь и падая, почти у каждой был на груди дешевенький деревянный или медный крестик.
– Как же так? – ошалело спросил его юный Спех.
Бедного парня долго рвало после первого же увиденного мужика-лесовика с разрубленной головой, лежащего возле собственного дома в луже крови. Правда, кресты на шеях полоненных баб он приметил всего у двоих, Груша-то поглазастее оказался, но ему и того хватило.
– У князей спроси. Им виднее, – буркнул в тот раз старый дружинник, желая отделаться от назойливого юнца, а тот, дурень, и впрямь рад стараться, чуть было не пошел спрашивать.
Хорошо, что Груша вовремя сумел его удержать при себе.
Жалко парня. Они ведь с одного селища родом, и даже хаты у них поблизости друг от дружки стояли. Возраст вот только. Но отца Спеха – своего погодка, старый дружинник хорошо знал. Да и мать его, которую, можно сказать, чуть ли не на коленях Груша нянчил, тоже ему неплохо знакома. Только давно уже там не был старый дружинник, забывать стал многое, а Спех в дружине всего третий месяц – всех сельчан помнит.
Взяли его в дружину за необычайную силушку. Крепким оказался деревенский бугай. Правда, толком пока еще не обучен ничему, но это дело поправимое. Главное, что желание у парня имеется, да и сноровкой небеса его не обидели. А обучить ратному ремеслу Груша своего земляка еще успеет. Чай, не последний день они на белом свете живут. Вот только луна уж больно зарделась. Не к добру.
Ныне они шли в Залесье. Прозывалось селище так потому, что и впрямь стояло не у самого Дона, как Пеньки, а за небольшим леском.
Попик рассказывал Груше, что само село богатое, но народ в нем больно темный да невежественный. На игрищах бесовских обряды языческие правят, березки завивают. Летом на Купалу через огонь прыгают, ему же дары приносят, как бога почитают. Иные же и вовсе огню своих покойников придают, пепел потом в сосуды собирают да в курганы зарывают, что испокон веков стоят перед Доном.
Сам попик не продержался на своем приходе и полгода. А все почему? За веру пострадал. Поганых идолищ, в лесу скрываемых, велел изничтожить, а жители отказались. Сам с топором пошел – не пустили.
Хитростью время позднее улучил, когда уже снег выпал, добрался до кумиров их сатанинских, изрубил все и щепу в огне спалил.
А через три дня нехристи осмелились на неслыханное кощунство – молча вынесли все иконы из старенькой церквушки и так же молчком в костер швырнули. А потом взяли его за шиворот и пинками вышвырнули вон из селища, пригрозив, что если сунется он еще раз к ним, то так дешево не отделается.
И пошел он по морозу лютому наг и бос, голодом и жаждой томим, пока добрые люди не подобрали и не приютили его.
И опять сомнения у Груши. Не был попик босым да и нагим тоже, – тулуп у него был на загляденье. А в котомке – он же помнит, сам был в числе тех, кто для молодого князя Гавриила Мстиславовича дань собирал на полюдье в своих селах, – снеди еще на два дня с лихвой оказалось.
Да и злобен поп больно. Знай одно шипит: жечь, дескать, язычников надобно, выжигать каленым железом нечисть поганую со святой земли. Зачем же так сурово? Разве Христос к такому звал: уверуй в меня, а не то убью, мол?
