до утра. Да я и сам был не против этого, стосковавшись по культурному досугу из прежней жизни. Как оказалось, моя память хранит много народных песен, для которых эпоха не имеет значения. «Ехал на ярмарку ухарь-купец», «Выйду на улицу», «Черный ворон» и множество других народных песен не имели четкой привязки ко времени, и их можно исполнять перед аудиторией любой эпохи, а мой непривычный выговор не сильно выбивался из многоголосья старорусских диалектов.
Глава 9
Так в трудах и заботах прошел январь, и начался февраль. Жизнь в усадьбе боярыни Пелагеи окончательно вошла в размеренный ритм, а я потихоньку вжился в новые для себя условия. Мой выговор стал практически неотличим от выговора местных жителей, из моего лексикона исчезли слова и обороты речи двадцать первого века. Алексашка Томилин уже не выглядел белой вороной среди боярского окружения, а народ списывал странности в поведении воеводы на его долгую жизнь в басурманских краях.
Незнакомые песни, а особенно музыка двадцать первого века, прибавили мне популярности среди населения Вереи, и меня даже стали приглашать на свадьбы в качестве почетного гостя. Правда, я не горел особым желанием превратиться в скомороха, всего пару раз посетил подобные мероприятия, но эти концерты сделали из меня местную поп-звезду. По слухам, какая-то сумасшедшая девица, наслушавшись моих песен, даже бегала на речку топиться в проруби «от безответной любви». К счастью, впечатлительная дура в последний момент передумала прыгать в ледяную воду, но зачем-то растрепала об этом случае своим подругам.
Конечно, внимание публики к моим талантам грело душу, к тому же пристальный интерес женской половины населения усадьбы имел и свои неоспоримые плюсы. Например, теперь мне не приходилось ломать голову над проблемой мужского здоровья, так как наиболее чувствительные дамы сами буквально прыгали в мою холостяцкую постель. Даже боярыня Пелагея начала делать мне двусмысленные намеки, но я благоразумно «включил дурака» и прикинулся, что не понимаю, о чем речь.
К концу января перевооружение дружины было практически закончено, бойцы получили новые доспехи, а первый десяток еще и шлемы по римскому образцу. Подобный шлем я держал в руках и даже примерял во время командировки в Рим, когда фотографировался среди ряженых легионеров на площади возле развалин Колизея.
Мои труды не прошли даром, и боярская дружина из толпы деревенских увальней превратилась в настоящее воинское подразделение, бойцы которого уже не боялись каждого чиха и могли за себя постоять. Разгром банды боярина Путяты вселил в бойцов уверенность в своих силах, а совместно пролитая кровь сплотила дружину.
Однако не всем легко давалось воинское дело, и среди дружинников появились лидеры и отстающие. Пятерых вообще пришлось отчислить за неспособность к обучению и набрать добровольцев, которые зачастили в усадьбу после успешного разгрома бандитов. В этом нет ничего странного, так как все люди разные, но средний уровень подготовки дружины можно оценить на четверку.
Человек существо социальное и не может жить в обществе себе подобных, не встраиваясь в социум. По этой простой причине у меня среди дружинников появились шестеро любимчиков, подготовке которых я уделял больше времени и сил, решив сделать из них что-то похожее на личную гвардию. У каждого из этой шестерки во время татарского набега погибли все близкие родственники, и ребята остались сиротами. Наверное, потому что я тоже был одинок в новом мире, у меня с осиротевшими ребятами наладилась психологическая связь, и мы подсознательно испытывали друг к другу симпатию.
Мефодий Расстрига фактически стал моим адъютантом, которому я поручил всю канцелярскую работу. Акинфий Лесовик — дружинник, который нашел следы беглецов в Колпине, — возглавил разведку дружины. Павел Сирота — подвижный словно ртуть, чернявый двадцатилетний парень с примесью татарской крови — показал большие таланты в рукопашном бое. Поэтому Павел стал моим постоянным спарринг-партнером, а заодно и телохранителем. Два брата — Никодим и Василий Лютые — оказались врожденными снайперами и лучше всех в дружине стреляли из «дефендера» и лука, а Дмитрий Молчун единственный из моих бойцов знал, за какой конец держать саблю. Отец Дмитрия был ближником[9] прежнего боярского воеводы и готовил сына к воинской карьере, у парня имелась неплохая перспектива выбиться в боярские дети, но смерть отца поставила на этих планах крест. Я, чтобы не вызвать лишних подозрений в необученности, начал брать тайком у Дмитрия уроки фехтования на саблях, сославшись на то, что два года назад сломал правую руку и утратил необходимые навыки. Моя отмазка была шита белыми нитками, но парень умел держать язык за зубами и довольно убедительно делал вид, что поверил в эти сказки.
Постепенно официальные отношения «начальник — подчиненный» переросли в похожие на родственные, и образовался небольшой мужской клуб, где я занял пост председателя, а заодно и старшего брата для потерявших семьи молодых воинов.
Наверное, мне следует заострить внимание на одной важной особенности социального устройства Древней Руси. Семья в ту эпоху намного больше значила в жизни человека, нежели сейчас. Потерявший семью моментально скатывался в самый низ социальной лестницы, а выжить в одиночку в те времена было весьма сложно. Одиночка, лишенный семейной поддержки, очень быстро терял свободу, попадая в финансовую кабалу, и вскоре становился закупом или рабом. То, что я стал боярским воеводой, — улыбка фортуны, вероятность которой близка к нулю. Только счастливый случай и безвыходное положение Пелагеи Воротынской вознесли меня на этот пост, в противном случае я давно бы уже попал в рабство, а если быть абсолютно честным, то, скорее всего, стал покойником. Видимо, именно отсутствие семьи явилось первопричиной создания моей гвардии, так как жизнь заставляла каждого из нас искать социальную опору во враждебном окружении.
Появление надежных помощников значительно облегчило мне жизнь и позволило адаптироваться в новом мире. Я поставил своих побратимов на командные посты в дружине, а также финансово и материально выделял их из общей массы. Лучшее оружие, доспехи и револьверы в дополнение к «дефендерам» достались именно моим людям. Теперь было кому прикрыть мою спину, и я перестал просыпаться от каждого ночного шороха за дверью.
Помимо еженедельных посиделок у боярыни моя гвардия собиралась по вечерам в моей комнате, где мы подводили итоги дня и обсуждали возникшие проблемы, а также, чего греха таить, и поддавали, но без фанатизма. Я частенько брал гитару и пел для своих младших братьев песни из прошлой жизни, не особо заморачиваясь переделкой текстов, главное, чтобы эти песни мне нравились. Как-то незаметно к нашему кружку присоединился Митрофан Хромой. Старый дружинник и так постоянно занимался делами дружины, а следовательно, без него не решался ни один важный вопрос. Митрофан был не дурак выпить и послушать мои песни, вот и стал завсегдатаем наших вечеринок. У моего неформального начальника штаба хватало ума и такта не быть в каждой бочке затычкой, и он не пытался перетащить на себя командирское одеяло, а потому стал среди нас своим. Мудрые советы старого воина практически всегда шли мне на пользу, и вскоре я стал его звать дедом, а он меня в ответ внучком.
К середине февраля световой день удлинился, морозы спали. Весна была уже не за горами, и жизнь в Верее активизировалась. Из лесных деревень начали приезжать обозы с пушным оброком, а на рынке снова пошла меновая торговля. В Верею один за другим потянулись купеческие караваны из Рязани и Москвы за пушниной, Пелагея начала готовить обоз с данью для княжеской казны. Солнечная погода, а также предчувствие весны грело душу и поднимало настроение, но в один прекрасный вечер все пошло прахом.
К боярыне наведался в гости московский купец, который приходился ей дальним родственником, и они, запершись в горнице, о чем-то долго совещались. К полудню купец уехал с обозом в Москву, а вечером во время нашего обычного застолья Митрофан Хромой сильно надрался, и, когда я отводил поддатого деда в его комнату, того пробило на откровенность:
— Хороший ты парень, Алексашка, но не наш! Бежать тебе нужно отседова, пока время есть, а то…
