выводил дуэт из мужского и женского голоса. Виктор бросил себя на подушки кожаного дивана, захлопнул дверь, и мощная машина рванула навстречу ласковому солнцу и грядущей весне.
То ли солнце, то ли свежий воздух, то ли покачивание машины оказали усыпляющее действие, а может, он еще не совсем отошел, но через пару минут начал клевать носом, задремал и очнулся только во Внукове. На аэродроме они въехали прямо на летное поле, и Виктор даже было подумал, уж не везут ли его заново угонять самолет, но все оказалось проще — рейс был специально для него.
Это был Ил-12, специально для ВИП-персон, как пояснил потом Виктору сопровождавший его в самолете капитан МГБ, — малый разъездной самолет Берии, которым он пользовался еще при Сталине, а теперь использующийся в резерве или для небольших перелетов. Тот же капитан разъяснил ему, что часы, которые находились на руке Виктора, — уже его часы, из будущего. В салоне с обитыми шелком диванами царил вполне гостиничный уют, и бортпроводница сразу после взлета принесла из буфет-бара горячий завтрак (в медицинском центре он поесть не успел).
Лету до Брянска было часа полтора. На аэродроме его опять встретила машина — темно-синий «старт», — которая доставила его обратно к общежитию родного вуза. В машине ждал Ковальчук, который не стал задавать вопросов, чтобы Виктор быстрее освоился со сменой обстановки.
Только по дороге в Бежицу к Виктору пришло осознание того, что все кончилось и он наконец вернулся на Родину, пусть даже и в другой реальности. Что Альтеншлоссер в этом понимает! Виктор жадно ловил глазами каждый старый деревянный дом вдоль дороги, случайно прорвавшийся в его реальность; но теперь даже звонки трамваев казались ему родными.
Институтская одарила его все тем же солнцем и доносящимися из громкоговорителя на старом корпусе звуками музыки; по иронии судьбы, это оказался все тот же «Von acht bis um acht», мелодия, запрещенная в рейхе, но любимая в Союзе.
Его общажная комната с диваном было чисто убрана; Виктор сам включил приемник, чтобы что- нибудь лишний раз напомнило ему о том, что он наконец-то дома; ну, пусть не совсем, но не так уж далеко — по расстоянию в сторону Орловской и по времени лет на пятьдесят.
— Какие будут дальнейшие указания, товарищ подполковник?
— Ну какие указания? Отдыхайте, завтра вам надлежит отбыть на полвека вперед, вы должны быть достаточно свежим. Думаю, успеете сегодня увидеть Нелинову; кстати, вопрос о размещении института эндорфинов в Брянске в предварительном обсуждении решен положительно, как и вопрос о кандидатуре директора института. Да. Каких экспертов теряем…
Музыка в приемнике закончились, и стали передавать новости.
— С Наталией Вольф вам, к сожалению, встретиться не удастся… Нет, она ни в каких не в застенках, как вы сейчас подумали, она выполняет работу, и ради ее же безопасности вы не станете уточнять деталей. У нас к вам больше никаких вопросов нет. Может, у вас какие-то?
— Ну… какие тут в принципе могут быть вопросы…
— Эксперты пока не пришли к окончательному выводу относительно причин недавней катастрофы самолета авиакомпании «Люфтганза»…
Виктор резко обернулся к приемнику и вывернул громкость на всю катушку.
— Как сообщалось прежде, этот самолет неожиданно изменил курс и направился в сторону морского побережья. Обломки самолета были обнаружены спасательными службами на прибрежной полосе недалеко от Зебрюгге, все пассажиры и члены экипажа погибли. Экспертами рассматривается несколько версий, начиная от технической неисправности и кончая неизученными природными явлениями; в частности, предстоит объяснить, почему обломки были обнаружены так далеко от места, где самолет исчез с экрана радаров…
— Но как же… они все были живы! Все! Как же это…
— Да… надо было сказать вам раньше… хотя когда сказать и где, разве что в самолете, но это как- то… Гиммлеру не нужны были лишние свидетели.
Виктор обхватил руками голову и застонал:
— Почему, почему вы не пристрелили меня сразу же? Почему я сам себя не шлепнул, был же пистолет, я сам его держал… Они все из-за меня… даже ребенок…
— Вы еще на себя всех жертв нацизма повесьте! В вашей реальности! — резко оборвал его Ковальчук. — Сонгми на себя повесьте! Вы же жили в то время? Значит, из-за вас, чтобы обеспечить вашу безопасность, шли войны в третьих странах! И если бы у вас все сдались, а не укрепляли оборону страны, американцы бы эту деревню не спалили! Они Супонево бы уничтожили или Ржаницу! Вам легче?
— Нет.
— Ну вы что, не знаете, отчего в вашей реальности отравился Гиммлер? Он вам что, родственник, что вы на себя его статьи вешаете? С вашей философией — мы все виновны уже в том, что живем. Мы живем на земле, где жизненное пространство, где природные богатства, и, представьте, считаем, что эта земля наша, и не желаем с нее уходить. И от этого происходят мировые войны и в вашей реальности гибнут миллионы людей. Что же вам всем теперь — не жить, что ли? Будете считать виноватыми себя в том, что своим существованием раздражаете тех, кто спокойно идет по чужим трупам?
Виктор молчал. Он и сам не понимал тех, кто всегда поднимал крики, например, почему в Беслане пытались освободить заложников, — дескать, надо удовлетворить требования террористов, и все будут живы. Черта с два, будут новые теракты, и еще больше жертв. И то, что их самих в Гааге ждали группы захвата, — это, в общем, совершенно правильно. Они-то блефовали, а завтра кто-то повторит всерьез и не остановится перед тем, чтобы убивать беззащитных людей поодиночке перед телекамерами.
— Я настаиваю на том, чтобы сообщенный мной опыт будущего по обеспечению защиты от захватов воздушных судов был передан в РСХА, Юнайтед Сикрет Сервис и аналогичные службы Японской империи. Также я предлагаю созвать совещание представителей силовых структур стран Большой Четверки для выработки соглашения по совместной борьбе с воздушным пиратством. Четырехсторонний договор о выдаче угонщиков, введение в уголовные кодексы специальной статьи за захват воздушного судна, обмен информацией об угрозах захвата, взаимный запрет на использование захватов самолетов в действиях спецслужб, отказ от поддержки террористических организаций на территориях других государств в политических целях. Не надо рассчитывать на то, что на это никогда не найдется желающих.
Ковальчук достал блокнот и внимательно записал.
— Хорошо. Полагаю, ваши просьбы и требования будут выполнены. Правда, в отношении последнего нашим дипломатам придется долго и упорно поработать. В нашем мире опасность международного терроризма еще не настолько осознана.
— Спасибо.
— Ну а для вас и для вашего мира что мы можем сделать? Не забывайте, что вы здесь прежде всего спасли как минимум несколько миллионов людей. Человечество перед вами в долгу.
— Не знаю. Честно говоря, не думал об этом.
— Может, для вашей страны что-нибудь сделать? Ну, скажем, внедрить наших людей в среду ваших олигархов и использовать методы психологической манипуляции, сформировать сознание того, что богатство человека — это обязанность его перед обществом, обязанность создавать рабочие места, давать высокие заработки, заботиться о здоровье и образовании других… У кого сила и власть, с того и спрос.
— Красиво. Но знаете, мы уж как-нибудь сами. Если мы сами не научимся строить свою жизнь по- человечески, мы всегда будем вверять себя в руки мошенников и воров.
— Тоже верно. Но если все-таки что-то понадобится — ищите точку перехода.
Глава 31
И двух миров мало
— Наверное, ты последняя, с кем мне удастся просто по-человечески переговорить перед возвращением. Завтра я ухожу.
— А ты ведь один раз уже уходил.
