— Боюсь, что на этот раз навсегда.
— Тогда не забудь про цветы… для нее… Кстати, как самочувствие? Никаких последствий не наблюдается?
— Нет, все нормально, даже сам удивляюсь.
— Я поговорить с тобой хотела. К нам тут приехал новый хирург, ему тридцать восемь, он раньше в Москве жил с семьей. А потом, представляешь, жена бросила его и ушла к какому-то профессору и детей оставила. Двое детей, оба мальчики.
— «Мальчик и еще мальчик…» Он тебе нравится?
— Ну… он хороший, только какой-то беззащитный… Оставил ей квартиру, все, уехал с детьми к нам на периферию… Специалист, конечно, классный.
— Главное, чтобы он тебе нравился.
— Так просто отпускаешь?
— Какое право я имею тебя удерживать? Просто, не просто… Считай, что очень не просто, но я хочу, чтобы ты наконец встретила свое настоящее счастье.
— Ты чудак. — Зина взъерошила ему волосы. — Я пока не знаю, где мое настоящее счастье.
— Узнаешь. Обязательно узнаешь. Я это точно говорю, потому что я из будущего.
— Ты просто добрый чудак из будущего.
— Твой хирург тоже чудак из будущего. Про таких потом будут снимать фильмы, добрые, хорошие комедии со счастливым концом. Мы сами делаем свое будущее. В вашей реальности это особенно заметно.
— Хочу, чтобы и в вашей было заметно.
— Попробуем… Жизнь еще не кончена.
Меланхолический блюз в исполнении Бетти Грейбл медленно замирал в приемнике, словно пламя угасающего камина. Последний розовый луч заходящего солнца скользнул по потолку и исчез в сиреневых сумерках. Нити, связывающие его с этим новым миром, ставшим за короткий срок таким близким, одна за другой обрывались.
…На площади автостанции продувало, и ветер превращал влагу, налипшую на железных ступенях пешеходного мостика, в тонкую корочку льда. Держась за перила, Виктор осторожно спускался туда, где на выложенном брусчаткой тротуаре в незастывших лужах отражались пробившиеся через рваный тюль облаков утренние звезды. На торговом центре Тимошковых горела рекламная панель, поражая внимание своей бессмысленностью в это раннее время. Когда он видел такую мягкую середину зимы? Пожалуй, разве что в рейхе…
Ветер гнал низкие тучи в сторону Радицы. Все было точно таким же, как и в тот самый день, когда он, шагнув в двери вокзала Орджоникидзеград, очутился в другом времени и в другой истории. Все осталось позади и виделось теперь каким-то долгим сном. Оставалось только обойти детскую площадку, чтобы вновь не встретиться с Ковальчуком.
Он уже практически дошел до дверей подъезда, когда его окликнули по имени. Он резко обернулся, увидел перед собой высокого человека и с ужасом узнал в нем Альтеншлоссера.
Виктор быстро сунул руку в карман:
— Оставайтесь на месте! Буду стрелять!
— Послушайте, ну что вы как ребенок…
— Думаете, мне не дали оружия на случай, если кто-то из ваших попадет сюда? Стоять!
— Ну допустим. Но я здесь на совершенно законных основаниях. Я — гражданин Германии, у меня подлинный паспорт, я приехал в ваш город по делам своей фирмы и решил, между прочим, вас повидать, как старого знакомого. Вообще с моим прошлым покончено. После того как вы столь элегантно сбежали, я понял, что мне надо менять профессию. Кстати подвернулись интересные выкладки одного ученого. Информации этой я в имперскую безопасность не сообщал — не хватает только, чтобы они до меня здесь добрались. Так что, Виктор, любимый город может спать спокойно.
— Не верю. Чего вам от меня надо?
— Абсолютно ничего. Я действую иррационально. Как говорил герой одной вашей комедии, нам не хватает безумных поступков.
— Смотрите наше кино?
— Да. Смотрю кино, изучаю бизнес. Полагаю, мой опыт здесь будет востребован.
— Вы уверены?
— Конечно. Мир потребительской экономики подгнил, скоро он свалится, и болтовня политиков об его спасении не сможет его остановить. Как вы думаете, куда, к какому будущему побегут все эти ваши имущие классы? Туда, где надо выпускать реальные товары, где не нужны спекулянты, махинаторы, производители иллюзий, в этот советский эконом-класс, мир комфорта без роскоши? Не-эт. А как же их вечные понты, а как же их любовь к своему «эго», ради которого они живут? Они побегут туда, где мирок обывателя можно заморозить, забальзамировать, прикрыть красивыми правильными словами о державном величии. Они побегут в рейх, вечный рейх, они построят его у вас.
— Не дождетесь.
— Посмотрим. Вы слишком похожи на Веймарскую республику. Кусок великой державы с отторгнутыми исконными территориями и обложенный контрибуцией. У вас слишком много людей, привыкших жить добычей. Выживать честных людей с постов, мошенничать, извлекать сверхприбыли за счет господства в экономике, захватывать земли и имущество других. Они уже живут по «Майн кампф». Объявляют кого-то неполноценной расой и забирают их жизненное пространство.
— Уж не метите ли вы и здесь в фюреры?
— А что, место занято? В вашей системе это вопрос только времени и денег.
— Размечтались. Россию мы вам не отдадим.
— Уже отдали.
— Война не окончена. Вы слишком рано отмечаете победу.
— Разве вы сами не видите, что эту войну вы проиграли?
— У вас все?
— Да. Прощайте.
— Только после вас.
— Пожалуйста.
Виктор дождался, пока спина Альтеншлоссера скроется в серой пелене заморосившего дождя, и осторожно, в обход пробрался к двери подъезда.
…Через несколько месяцев, а точнее — 12 июня, Виктор улучил время, чтобы попасть в тот самый поселок, где на мраморной доске мемориала в честь павших партизан и подпольщиков в числе других было выбито: «Зина Нелинова». Мемориал, по путеводителю, находился на центральной площади; по пути на брянский автовокзал он захватил на рынке четыре гвоздики.
Поселок был небольшой, и, выйдя с остановки, после недолгих расспросов он обнаружил искомую площадь — и не узнал ее.
Там, где на старой фотке должен был стоять небольшой памятник и несколько стел с надписями, торчало сооружение, похожее на склад, с обшивкой из окрашенного волнистого железа и полосами окон. Оно выглядело абсолютно заброшенным, теплый летний ветерок лениво качал обрывки каких-то вывесок и реклам, навешанных на фасаде. Виктору стало казаться, что он не совсем точно угадал со своей реальностью.
— Здравствуйте… А вот не скажете, это не та площадь, где памятник должен стоять? — спросил он какую-то проходившую мимо местную тетку.
— А как же! Та, и памятник был тута, только последнее время заброшенный был, плиты потрескались, буквы некоторые отвинчивать пытались. Сами знаете, как одно время цветнину воровали. Ну вот… А недавно эту землю один москвич под магазин купил.
— Купил… А как же общественность? Ветераны?
— Да возмущались — нарушения, нарушения, — а что поделать? Теперь говорят: общественное —
