«Ну что, пожалуй, они лучше всего смотрятся. Примерно «Чайка» семидесятого года», — решил Виктор.
— А как у них с размерами браслета?
— А он — видите — здесь можно замок переставлять, чтобы была разная длина. Даже звенья выкидывать не надо.
— А надежность?
— Получили медаль на всесоюзной выставке! Мы связывались с аналитической группой — никаких рекламаций. Выписывать?
— Да, пожалуйста.
Стук цифр, выбиваемых на кассовом аппарате, звучал как партия ударника в передающемся по трансляции универмага блюзе «Это лишь бумажная луна». Виктор сунул футлярчик в карман и поспешил к выходу.
— Ну все? Больше заезжать никуда не будем? — спросил Кулигин. — Вот и отлично. На Киевский…
…Состав из десятка вагонов с электровозом застыл под дебаркадером. Виктор показал билет проводнице — он никак не мог привыкнуть к этим торжественным белым кителям с погонами — и прошел в купе.
Осмолов уже был там.
— Ну как? Успели на экскурсию?
— Еще бы! Это нечто! Столько и такого в один день никогда не видел! На всю жизнь будет что вспоминать.
За стеной соседнего купе звучал шум и громкие голоса. Зазвенела гитара.
— Не поздний ли час, однако? — Осмолов слегка постучал в перегородку, но от этого ничего не изменилось.
— Может, у них свадьба? — спросил Виктор. — Пошли посмотрим.
В следующее купе набилось человек восемь парней и девчонок. На гитаре бацала тоже девчонка — коренастенькая, с прической под Уму Турман и озорными глазами. «Не грусти, не грусти, песню пой, песню пой…» Бессмертное творение Тихона Хренникова и Александра Коваленкова в любительском исполнении.
— На стройку, что ли? — весело спросил Осмолов.
— Ага. Мы — московские метростроевцы! А теперь в Киев, на усиление едем, метромост через Днепр сооружать.
«Ну вот, — подумал Виктор. — Народ полезным делом занят, метро строит. А я так и не смог задачу с «Аттилой» решить. Хоть что-нибудь хорошее для них сделать-то…»
— Слушайте, — сказал он, — я тут песню новую знаю, про строителей.
— Про Метрострой?
— Вообще про строителей. Могу научить. Только, чур, давайте тихо петь, чтобы не мешать соседям.
— Идет! А что за песня? Марш или лирическая?
— Она… Дорожная, в общем. Вступление, как будто стук колес. Тат-тара-та-тара-та-тара-тара-тата…
…Электровоз просигналил и плавно подал вперед. Мимо окон плыли заснеженные московские улочки под насыпью. В купе заглянула проводница.
— А что тут у вас за заговор такой?
— Тсс! Мы новую песню разучиваем!
— А знаете… она и про проводниц тоже. Отчасти.
— И отражает наш общий трудовой порыв. Вот свет в купе можно погасить, а трудовой порыв — нет. Вась, как там дальше?
За стенкой вагона тромбоном вступила встречная электричка, отыграв импровизацию, словно на барабанах, колесами моторных и прицепных вагонов; им чуть подыграли басы тяговых передач. Сотни людей мчались в новую жизнь, о которой они еще мало что знали, но большинству из них она уже виделась светлой и прекрасной.
Глава 29
Никто не уйдет обиженным
— …Мне бы плакать, а я радуюсь, как дура. Прямо как в детском фильме.
— Каком фильме?
— Где медведя в мальчика превратили.
— А, вспомнил. Играли Абдулов и Симонова.
— А у нас — Лановой и Самойлова.
— А у нас они играли в «Анне Каренине».
— Все смешалось в доме Облонских…
По стенам и потолку комнаты проползли квадратные пятна света от въехавшей во двор машины. Пока они ползли над кроватью, Зина вытянула руку, чтобы рассмотреть время. Тускло блеснули желтый корпус и браслет.
— Где ты такие нашел? У нас их еще нет. Даже в каталогах.
— В «Транзите». Только что привезли. Новая модель.
— Всю жизнь мечтала именно о таких. Никогда не буду теперь их снимать. Только когда моюсь.
— Как в «Мертвом сезоне»: «Никогда не снимайте этих часов».
— Ага. Я эту картину точно так же видела, как ты — «Трое в одной лодке».
— «Трое в лодке» я видел. Только с Мироновым, Ширвиндтом и…
— …И почему нельзя было их снимать? — Она повернулась к нему и мягко положила ладонь правой руки на его затылок, взъерошив волосы.
— Там в часах был передатчик. Это фильм про разведчиков.
— Понятно. «Блоха».
— «Жучок».
— Опять ты с этими терминами Ю-Эс-Эс… Нет, это что-то ненормальное. Ты уходишь от меня в ночь…
— Под утро.
— Какая разница? Уходишь навсегда, к другой, я должна чувствовать себя брошенной любовницей… а я вот счастлива оттого, что ты нашел семью. Свободна и счастлива, как птица в сверкающей вышине майского неба. Но так же не бывает?
— Ну почему! Может, ты просто слишком долго жила тем, что старалась заглушить прошлое работой, а сейчас вдруг поняла, что все ушло, и что ты можешь просто жить, и скоро весна… так, наверное?
— Не знаю… это не только состояние души, это какая-то физическая легкость и невесомость… что-то непонятное.
— Наверное, просто эндорфинов прибавилось.
— Чего-чего прибавилось? Я не знаю этого слова. Это что, наркотики?
— Ну их только в семидесятых откроют. Это такие вещества, которые вырабатывает сам организм, подкорковые ядра мозга.