дадим.
Локальное пятно оказалось небольшим по размерам, всего метров пятьдесят в поперечнике. Дед Миха осторожно обошел его, ведя за собой группу и помечая контуры пятна гравием, набранным Санькой под тепловозом. Получился почти правильный овал, в центре которого стоял маленький домик выцветшего рыжего цвета.
— А это чего? — в домик ткнул пальцем Тимоха. — Почему посреди площади стоит?
— Да кто знает? — Ломоть пожал плечами. — Может, зерно у подходящих машин проверялось? Вон видишь мосток железный с лесенкой у крыльца? Как раз чтоб подниматься и в кузов заглядывать. Мож, и там тоже чего полезного надыбаем? Заглянем?!
Ломтю явно не терпелось помародерствовать.
— Куда ты заглянешь, твою мать?! — потерял терпение дед Миха. — Я те щас загляну кой-куда, ты потом враскоряку месяц ходить будешь! Сказано — все потом! Че, на прогулке, что ли?!
— Да ладно те, Мих, ну пошутил, пошутил, — забормотал незадачливый грабитель. — Потом так потом, чё заводишься-то…
От пятна пошли уже прямо, не виляя. Фон был достаточно мал, всего рентген двадцать, и дед Миха вел группу уверенно, поглядывая на равномерно щелкающий дозиметр лишь изредка и все больше зыркая по сторонам. Элеваторная площадь сузилась и плавно перетекла в широкую улицу, скованную по бокам оградами из железных прутьев. За оградами виднелись качели, карусели и прочие железные лазалки для детворы.
— Справа — детский сад, слева — больница для нариков, — пояснял Ломоть, видимо решивший взять на себя роль гида. — Раньше слева ясли и детсад для совсем маленьких были, а потом, как перестройка началась, — наркологию учудили. У меня дед тут лежал, бывало. Хряпнуть любил, старый хрен, вот и допился. В девяносто третьем закопали. Печень сдохла, и — общий привет.
— Усохни, — оборвал его дед Миха. — Мы на месте. Повезло, фон маленький. Работать можно без помех.
Данил огляделся. Слева — двор наркологии, справа — двухэтажный дом с провалившейся крышей. Из-за него выглядывает еще один, но уже побольше, пятиэтажный, из когда-то красно-белого, а теперь посеревшего от времени кирпича. Рядом с наркологией стояли в одну шеренгу железные гаражи. Ржавые, худые, подгнившие у основания, с проваленными внутрь крышами. У одного из них, самого дальнего, Данил углядел распахнутые настежь ворота и что-то белое, подозрительно похожее на обглоданный череп, лежащее около правой створки. У второго, чуть ближе, — странную дыру наверху. Будто кто-то очень сильный, находясь внутри, вырвался, разворотив железо, и унесся прочь, оставив после себя вспучившуюся, словно взорвавшуюся наружу, крышу. Данил, опасливо оглянувшись, указал на этот гараж Герману. Тот поглядел — и лишь поудобнее перехватил автомат, пробормотав:
— Где-то тут проход был…
Прохода, однако, уже не было и в помине — на его месте буйно разрослись густые заросли разнокалиберных красноватых сосенок.
— Нда… — подал голос Санька. Усмехнулся. — Что делать-то будем? Не учли вы, батьки, что проход за столько лет зарасти мог.
— Угу. Прямо жунгли, мля, — поддакнул Ломоть. — Ты поглянь, Мих, че творится-то. Папуа-Новая Гвинея, ёп!
Дед Миха отмахнулся.
— Чего, чего, — проворчал он переглянувшись с Германом. — Топоры-пилы в руки — и вперед. Не все равно, где рубить? Сосенки тонкие, на жердины пойдут. Шрек — оттаскивай в сторону, складывай, да обвязывай веревкой, сколько унесешь. Мы с Германом улицу сечем. Ломоть, Кислый — вы над ними стойте. Если вдруг из зарослей кто выскочит — огонь. Только экономно, патронов нет. Помните, как в армии-то учили: двадцать два, двадцать два…
— А то! — Кислый передернул затвор своего «калаша». — Не боись, укараулим.
Работа закипела.
Данил трудился в паре с Сашкой. Если попадалось толстенькое дерево — пилили двуручкой, если же всего сантиметров десять в диаметре — рубили топором или строгали ножовкой. Шрек таскал сосенки неподъемными охапками, складывал поодаль, вязал в снопы. Ломоть и Кислый посматривали на заросли, постепенно продвигаясь вглубь гаражей вместе с вырубленной просекой.
— …а мне как раз билет надо брать — в Москву на заработки, — Данил, подпиливая сосенку, краем уха ловил адресованные Кислому отрывки бухтения Ломтя, доносящиеся из-под противогаза. — Ну, раз зовут — и ладно, хорошо. Хуже, если не вызывают. Деньги-то нужны! Пошел. И билет взял уже, и расписание посмотрел, а все стою. Домой надо — а словно не пускает что-то…
— Ну эт ты брешешь, уж признайся, — Кислый гукнул из-под резины коротким смешком. — Прям заливаешь, как по-писаному. Я уже задолбался лапшу с ушей скидывать. Предчувствие у него, вишь ты…
— Да точно тебе говорю, не гоню! Стою на крыльце, покуриваю себе. Идти надо — а не идется, и все тут. Ну не хочу от вокзала уходить! Жара еще, народу мало, и все в вокзале, там хоть прохладнее. И тут по громкой на всю площадь — ГО, там, воздушная тревога, туда-сюда… И, прикинь, главное, люди-то, кто на площади стоял, — внимания ноль! Так только, головы приподняли, слуханули, покрутили по сторонам. Видят: никто никуда не бежит, — ну и опять своими делами занимаются. А меня кондратий как токнет — ой, не то чё-то… Ну я бочком, бочком — в вокзал… А тут менты мимо меня — фр-р-р-р — как кролики. Тут уж я и смекаю — в натуре лажа творится. За ними! В вокзал-то забегаю — тоже народ стоит, переглядывается. Ну а когда уж ментов увидели — тут уж просекли ситуацию. За ними ломанулись… Как я в бомбарь прорвался — не помню. И не вспомню уж, наверное. В башке только стучит — Люська, Люська, как там Люська-то моя… Так и не видал с тех пор и не знаю ничего. Оно, конечно, не я один такой, да только от этого-то не легче…
— Жена? — Кислый пододвинулся к Ломтю.
— Да… Охо-хо… Думал, может, учебная тревога-то…
— Да ты помнишь ли те времена, когда у нас тренировки по ГО проводились? — подал голос подошедший дед. — При Союзе еще! А потом, как рыночная, мать ее, экономика началась — положили на все, с прибором!
— Да-а-а…
— Эт точно…
— Променяли мы Союз на колбасу и джинсы, — Ломоть вздохнул. — Ща бы в прошлое попасть, я б этого лысого комбайнера лично в расход пустил… «Хлавное — н
— Да как не помнить… Помню… Только вы, ребятки, не отвлекайтесь, секите по сторонам-то, — дед Миха решил проявить строгость. — Вон за пацанами смотрите.
— Да мы смотрим, смотрим. Ну че — рубят и рубят. Тихо все. Смотри вон, сколь уже нарубили-то!
Стволов и впрямь накопилось уже порядочно — в сторонке, увязанные Шреком, лежали четыре вязанки жердей метра по четыре и штук двадцать пятиметровых толстеньких стволов, сантиметров по двадцать в диаметре.
Подошел Герман, осмотрел добычу, попинал ногой.
— Нарубим сначала, а потом уж таскать?
— Да, распыляться не будем. Ну че, перекур, что ль? А, молодежь?
Ребята переглянулись, забубнили:
— Да можно…
— Не мешало бы…
— Чё, давайте передохнем…
Расселись на вязанках с жердями. Помолчали. Отдых не получался — страшно чесалась потная кожа под резиной, тянуло стащить и выкинуть клятый намордник куда подальше — однако нельзя, о радиации помнил каждый. Оставалось терпеть. Хлебнули только из фляжки по несколько глотков, торопясь вновь опустить противогаз на лицо, — и довольно.
