— Дед, а за что вы так Союз-то любите? — спросил Данил, нарушая затянувшуюся паузу. — Только и слышно от вас: Союз, Союз…
Герман крякнул, покосился на деда. Тот помолчал, видимо собираясь с мыслями.
— Да потому, что по-людски все было. Порядку в стране было больше, молодежь воспитывалась, а не раздолбайничала. Алкашей и наркоманов было меньше в разы, бандитов, бомжей всяких. Помнишь, про бомжей-то тебе рассказывал?
— Угу. Это люди, которые без дома остались.
— Ну, можно и так сказать. Да и вообще — определенность была. Я, вот, работал себе и горя не знал. Даже не ведал, что это такое, когда зарплату хотя бы на день задерживают. В холодильнике мясо всегда было и сыр. Безработицы не было. Или вот взять хоть город — в рост и вширь пер! До перестройки — шестьдесят тысяч населения! Все градообразующие предприятия работали: машиностроительный завод, ламповый, мебельный, кирпичный, РОМБ! А электросети, подстанция какая была? А нефтебаза, с которой мы сейчас соляру берем, — весь район этой самой солярой обеспечивала! В уборочную все окружные колхозы-совхозы с нее заправлялись! А после перестройки что? К десятому году — вдвое население сократилось. Вдвое! За двадцать-то лет! Это что, нормально!? — распалился дед.
— Сами же Союз и просрали, — вклинился Герман. — А чё, нет? Не прав я?
Дед вздохнул, замолчал, зато ответил Кислый:
— Да почему ж не прав — прав! Как нам Горбатый-то по ушам ездил: свободный рынок, гласность, плюрализьм, консенсус… Вот думали, скинем коммуняк — заживем! Каждый сам себе хозяин, крутись- вертись. Купил-продал-заработал. Разве ж тут устоишь? А потом, оказывается, не просто это, крутиться-то. Пахать надо, как вол! Я вот, положим, при Союзе клал на все с прибором. Захотел — вышел на работу, захотел — дома сижу. А че будет-то, работы полно, уволят — так устроюсь еще куда… С утреца ружьишко беру, сажусь на ижак — и по полям, по озерам, по уточке. А при дерьмократах — все, лафа кончилась…
— Адам и Ева изгнаны из рая и пашут в поте лица. К ним подползает Змей-искуситель и спрашивает: «Ну и как, нравится вам демократия?» — вставил язвительно Герман.
— А хоть бы и так…
— Да не в том все дело! — донесся злой голос деда Михи. — Россия! Тысячелетняя история! Самая большая, самая богатая страна на земле! Бесплатное образование, бесплатная медицина, никакой инфляции, стабильность! И все — в распыл! А почему так, скажи ты мне? Потому что никому ничего не было нужно! Потому что всем все было побоку! Никто ничего не производил, не создавал, не изобретал — ничего! Только потребляли, потребляли, потребляли… Нахапать побольше, да пожрать повкуснее — вот что стало главной целью! Каждый думал, что от него ничего не зависит, что все решает кто-то и где-то! Истинные человеческие ценности исчезли, уступив место фальшивкам, пустышкам! Деньги! Бабы! Шмотки! Машина! Красивая жизнь! Вот к чему стали стремиться, вот что стало целью и мерилом жизненного успеха, свидетельством того, что жизнь удалась! А страна — страна уже умирала! У нас было два варианта — возродиться или исчезнуть. Мы выбрали второй и как слепые брели по нему прямиком в пропасть… — дед Миха махнул рукой. — Э, да что там говорить… Впустую уж теперь… И вашим и нашим досталось… Слышь, Кислый, а ты тоже охотник, что ль? — спросил он, решив, видимо, оставить больную тему.
— Ну. И ты?
— Ну! — обрадовался дед.
— Хе… Охотник охотника издали узнает…
— Это да… Сколько исхожено-изъезжено по полям — не счесть, — дед Миха вздохнул. — Как там ружьишко-то мое, интересно?.. Стоит себе, поди, в сейфе. Иль, может, подломил уже кто квартиру, вытащил…
— Дед, а ты где жил-то? — загорелся Данил. — Ты мне и впрямь говорил, что около вокзала рядом тут! А я и забыл совсем!
Дед повернулся и указал на тот самый пятиэтажный дом, выглядывающий из-за двухэтажки с обвалившейся крышей, который Данил заприметил в самом начале.
— А вот прямо тут и жил. Вон он, родимый…
— Дед! Зайдем!
Дед вздохнул. Тяжело вздохнул:
— Нет уж, Данька. Не пойду я, ты уж не обижайся. Трудно это — после стольких лет в дом войти, который бросил… Там ведь и бабка твоя где-то лежать должна. Не квартира это теперь — склеп…
Поднялся, тяжело опираясь на вязанку, отошел в сторону, отвернулся. Сашка толкнул товарища в бок, постучал согнутым пальцем по лбу, покачал укоризненно головой. Тарас с Тимохой смотрели в сторону… Ломоть, Кислый и Герман тоже встали с вязанки, молча разошлись каждый на свое место.
Данил и сам уж был не рад, что эту тему затронул. Не надо было деду о прошлой жизни напоминать, он будто постарел сразу лет на двадцать. Вон, аж сгорбился весь. Дернулся было за ним — да Шрек, сидящий рядом, удержал. Вроде умом не отличается — а понимает, что к чему.
— Не надо, — прогудел гигант. — Не ходи.
Прав Шрек, что говорить. Не нужно сейчас к деду подходить, пусть один побудет. Не стоит смотреть в запотевшие стекла его противогаза. Мужчины не плачут, а слезы — от ветра… Данил, злясь сам на себя, поднял топор, встал на прежнее место и принялся с остервенением направо и налево крушить деревца.
За полдня сосенок нарубили вдоволь. Когда дед Миха подал сигнал к завершению работ, на земле ровными рядами лежало десять вязанок четырехметровых жердей и штук пятьдесят бревнышек покрупнее, годных как раз под опоры для ветряков. Первая половина дела была сделана, оставалась вторая, не менее сложная, — допереть всё это дерево до жилища.
Всю основную работу по перетаскиванию выполнял конечно же Шрек. Решили так: Лёха перетаскивает груз, Данил и Сашка остаются на месте, присматривают, Тарас и Тимоха идут в район стоянки и встречают детинушку там, дед Миха, Кислый, Герман и Ломоть растягиваются в цепь и на маршруте прикрывают Шрека от непрошеных гостей, буде такие объявятся, передавая его эстафетой от одного к другому.
Когда-то давно, в детстве, дед рассказывал Даньке об очень зрелищном виде спорта — силовом экстриме. Здоровенные мужики таскали громадные бревна, камни, колеса от тракторов и прочей тяжелой техники, двигали многотонные автомобили и даже железнодорожные вагоны, словом — будто игрались с запредельными для обычного человека весами. Сдвинуть самолет весом двести шестьдесят тонн, поднять слона или автомобиль с пассажирами, протянуть одной рукой двадцатитонный автобус на сто метров — и это все обычные люди! На что же способен организм, в своем развитии пришпоренный радиацией? Данил и сам, благодаря проявившимся с детства мутациям, уже в свои четырнадцать был не мал, этакий бычок под центнер весом, но Лёха Шрек — это был тот еще монстр. Он просто, без затей, вскидывал на спину здоровенную вязанку с жердями и не торопясь тащил ее до вокзала. С бревнами Лёха поступал по-другому: связывал по пять, обвязывал конец каната вокруг пояса и размеренно тянул по знакомому уже маршруту. И в каждом движении его сквозило столько мощи и энергии, что, казалось, ему было по силам поднять и потянуть любой вес.
Благодаря почти запредельной силе Лёхи, с работой управились еще засветло, даже девяти не было. Шрек спарил два последних бревна, обвязался веревкой и потопал по набитой уже тропке в сторону вокзала. Сашка двинулся было за ним — да остановился, глядя на товарища: Данил стоял и смотрел в сторону серого пятиэтажного дома. Друг подошел, встал рядом.
— Что, правда, дед Миха в этом доме до Начала жил?
— Да. И отец, когда маленький был, — тоже.
Сашка помолчал — знал, что друг по родителям тоскует. У него-то у самого и отец и мать в Убежище спаслись — повезло так повезло. И дядька с женой тоже — они всей семьей на юг ехать собрались, поезда в тот день ждали, а вот как повернулось. Данька считал товарища самым счастливым человеком на свете — ведь у него самого был только дед, который, хоть и старался изо всех сил заменить хотя бы отца, да не больно-то получалось. Хорошо хоть, Сашкина мать пацаненка под крыло взяла. Оно, конечно, чужая — не родная, да все хоть какая-то ласка…
— А может, все-таки сходим? Без деда Михи?
