АРСИ
Море ласкало ноги.
Он сидел на теплом золотом песке, а волны накатывались на берег, остужая нагревшуюся на солнце кожу. Задумываться, как он сюда попал, смысла не имело. Он просто принимал окружающую обстановку как должное. Поиски смысла вообще нужны суетным людям, все же, что осталось у него — это время. Время, разделенное на дни и ночи, и время, разделенное на холод и тепло.
Но сейчас было море. Море? Да, море, а что такого? Вот оно, ласковое, теплое — хорошо. Вот солнце, по-летнему яркое, печет кожу. Небо — синее. Ветер — легкий. Хорошо.
А вот и Люба, милая, любимая Люба. Сидит рядом.
«Как мне тебя не хватало, Любочка», — хочет сказать он, но та поворачивает свою прелестную головку в его сторону и смотрит такими синими, пронзительными глазами, что слова остаются невысказанными. Они не нужны. Глаза притягивают, обволакивают. Он погружается в их синеву. Проваливается в их ласковую глубину. Его единственная, любимая, хорошая, милая, он может бесконечно долго перечислять эпитеты…
Тишина. Не надо слов, Люба и так все знает. Она снова рядом, и от этого становится теплее на сердце.
С замиранием сердца он протягивает руку к ее щеке. Страшно, страшно коснуться своими грубыми пальцами нежного бархата ее кожи. Еще страшнее ощутить пустоту. Но вот касание, под пальцами упругое тепло — кожа. Люба. Настоящая, живая, любимая! Она закрывает глаза, поддаваясь его порыву, и сильнее прижимается к ладони.
А в набегающих на берег волнах, плещутся Галка и Ванька. Их дети. Галке девять лет, а Ваньке — шесть с половиной. Они бегают по щиколотку в воде и, громко хохоча, брызгают друг на друга морской водой.
Что-то влажное на щеке. Слезы? Пусть капают, это слезы счастья.
А потом — грубый тычок под ребра и такой же грубый голос:
— Эй, отец, просыпайся!
Открыв вечно слезящиеся глаза и опустив воротник старого, продранного во многих местах овечьего полушубка, он повернул голову на звук голоса.
Два расплывающихся силуэта постепенно сложились в милиционеров… или уже полицейских… Неважно.
Он лежал на крайней лавке, расположенной внутри вагона электропоезда, курсирующего по Кольцевой линии Московского метрополитена. Это был излюбленный маршрут вот уже без малого пять лет. Когда-то его звали Аристарх Семенович Петров. Но это было давно. Теперь немногие представители человечества, находящиеся в таком же социальном статусе, с которыми он иногда общался, звали его просто — Арси.
Арси. Возможно, кому-то покажется, что это женское имя? Возможно, в действительности оно и было таковым, или же такого имени вообще не существовало в природе? Но раз Аристарха так звали, значит, существовало? Впрочем, ему давно уже было все равно.
Любимым маршрут был оттого, что кольцо не имело конечной станции. При удачном стечении обстоятельств здесь можно было проспать несколько часов. Но сейчас не повезло, его разбудили милиционеры. Это значило, что придется перебираться в другой поезд, если, конечно, его не выгонят сейчас на улицу или не заберут в «обезьянник». Вообще-то последнее было не так уж плохо, ведь там стояли лавки, а что еще надо человеку в его возрасте? А какой, собственно, возраст-то был у Арси? То, что исполнилось шестьдесят три года, это он еще помнил. А вот что было потом? Сколько он уже бродит по городу, спит в метро и в различных подвалах, Аристарх не помнил. Лет пять-шесть, а может, и десять. Он давно перестал считать дни, недели, года…
Спустив ноги с мягкого дивана на пол, Арси начал медленно подниматься. Оперся на правую руку, чтобы помочь себе и попытался встать. Левая нога, конечно же, подогнулась — она вообще плохо его слушалась последнее время. Старик опять сел, за что незамедлительно получил очередной тычок резиновой дубинкой от стоявшего ближе к нему милиционера.
— Давай-давай, отец, шевели поршнями! — подталкивал его дубинкой хранитель порядка. — Хорош тут народ пугать!
А что народ? У народа есть дом. Вечером разъедутся по квартирам, поужинают, примут ванну, лягут спать в мягкие постели. А он? Уже который год не мылся, не чистил зубы, забыл, как мыло пахнет. Самому страшно очередной раз штаны снимать, чтобы нужду справить. А что делать? Живет пока. Все не забирает к себе костлявая. К запаху привык, не чувствует уже. Он вообще уже мало что чувствует, разве только тычки, особенно дубинками…
— Иду, иду, не гони служивый, — прохрипел Аристарх. — Дай на ноги встать.
Слова получились странные, малопонятные. А как будешь внятно говорить, если делаешь это раза три-четыре в день, да и зубов осталось — раз, два и обчелся?
Аристарх собрал свои нехитрые пожитки, которые все умещались в одном полиэтиленовом пакете. Там находились: шапка-ушанка, треснувший термос и старый фотоальбом с семейными фотографиями, который являлся самым большим сокровищем Аристарха. Правда сейчас в пакете еще лежала заплесневелая горбушка белого хлеба, найденная утром в урне рядом с подъездом дома, расположенного недалеко от входа в метро. Вот собственно и все личные вещи.
Одет Аристарх был в овечий полушубок, под которым можно было угадать неопределенного цвета рубашку и старые засаленные брюки, заправленные в резиновые сапоги. Его седые волосы не знали шампуня и расчески в течение нескольких лет, и являли собой спутанные, сальные пряди, плавно перетекающие в такую же неимоверно грязную и свалявшуюся бороду.
Сумев, наконец, подняться, Арси проковылял к дверям электропоезда. Несмотря на час пик и огромное количество народа в метро, на его пути не попалось ни одного человека. Завидя приближающегося бомжа, люди спешно расступались, образуя своеобразный живой коридор, лишь бы случайно не коснуться его своей одеждой.
Выехав на станцию «Таганская», поезд открыл двери. Толпа, собравшаяся на перроне, несмотря на решимость как можно быстрее оказаться внутри вагона и по возможности занять лучшие места, при виде Аристарха прянула в разные стороны. Он неспешно покинул тесноту вагона и, беспрестанно подгоняемый тычками милиционеров, окунулся в суету перрона.
Выведя Аристарха из электрички, милиционеры посчитали это недостаточным и, все так же подталкивая его дубинками, погнали к выходу в город.
— Надо бы тебя в «обезьянник» оформить, да больно воняешь сильно, передохнут все в отделении, — пробурчал один из стражей порядка. — Давай на выход, и чтоб мы здесь больше тебя не видели!
Поднявшись по эскалатору, Арси был отправлен за турникеты грубым пинком. Конечно же, нога не выдержала, и, не удержав равновесия, он упал.
Было больно. Но что такое боль? Она уже не первый год безотрывно сопровождала Аристарха. Зубная боль. Вечные царапины и ссадины. Бронхиальная астма с частыми приступами удушья. Затем он неудачно упал на улице, сильно повредив левую ногу. Скорее всего, это был перелом. Теперь Арси передвигался медленно, стараясь лишний раз не нагружать кость. Нога очень плохо держала вес его тела и периодически подкашивалась. Старик догадывался, что скоро она вообще может отказать, но пока работала.
Однако что вся эта физическая боль в сравнении с болью душевной?
Когда-то Аристарх был женат. Красавицу-жену по имени Люба он фактически боготворил. Самый близкий и родной человек! Они жили душа в душу и со временем родили девочку и мальчика. Девочке дали имя Галина, а мальчика, который был на два с половиной года младше сестры, назвали Ваней.
Аристарх и Люба работали в одном коммерческом институте, он — преподавателем информатики, она — администратором в приемной комиссии. Жили в четырехкомнатной квартире на Большой Пироговской улице.
