Маша долила и себе. Чай они оба любили, только Зуев с сахаром, а жена — так (сладкое-де, вкус перебивает). Речь, правда, шла о том, настоящем чае, который давно уже был на вес золота. Но на безрыбье и рак — рыба. Тем более что напиток не только пах весьма приятно, но и был действительно вкусным. А еще этот медовый дух!
— Завтрак там, под подушкой. Будешь? Я закрыла, чтоб не остыл.
В переводе на нормальный язык это значило, что пойти и подогреть ему еду сил уже не осталось. Илья скрипучим голосом спросил:
— А сама-то ела?
— Угу.
«А глаза отвела… Врет! Сколько там остается, после того как есть перестают?!» — в носу предательски защипало.
Между собой они никогда не обсуждали Машину болезнь — оба знали, что помочь нечем и что скорый конец неизбежен. Смотреть на то, как жена тает на глазах, как пытается скрыть, что с каждым днем слабеет, просыпаться по ночам от ее стонов и знать, что ничего не можешь для нее сделать, — для Зуева было невыносимо. Поэтому последнее время он все чаще и чаще стал уходить наверх. Маша не протестовала — ей тоже так было легче.
— Илья? Что-то случилось?
— Да нет, просто устал.
Универсальная отговорка. Зуев притянул жену к себе и легонько подул в ухо.
— Ой, щекотно же! — засмеялась она. — Перестань, лучше ешь.
— Давай со мной? А то неудобно: я буду жевать, а ты на меня смотреть…
— Я не буду смотреть, ешь!
Она действительно отвернулась и сделала вид, что читает. Но все-таки не выдержала, повернулась обратно.
— Как там сегодня? — Маша кивнула куда-то вверх и в сторону. — Что нового?
Что она имеет в виду, Зуев понял без объяснения.
Как-то так получилось, что мало кто из нижегородцев замечал это удивительное явление: в месте слияния двух рек, Волги и Оки, вода была двуцветная. Темно-синяя — от Волги, и мутно-коричневатая — от Оки. Реки так и текли от Стрелки какое-то время, не смешиваясь друг с другом, как бы разделенные невидимой чертой. Сверху, с Откоса, и из Кремля, особенно в солнечный день, «водораздел» просматривался особенно четко. Впервые Зуев увидел это совсем маленьким, мама показала («Илюша, смотри-ка, чего покажу»), и с тех пор постоянно ходил туда. Сначала с ней, потом один. Потом водил друзей, девушек…
А потом привычный мир в одночасье рухнул.
Первое, что сделал Зуев, наконец-то выбравшись на поверхность, — пошел на Откос. Он внезапно почувствовал жгучее желание убедиться, что хоть что-то здесь осталось прежним. И реки не обманули его. Для них ничего не изменилось. Воды Волги все также были темно-синими, а воды Оки — мутными, коричневатыми… И так же, как и раньше, они не спешили смешиваться друг с другом…
С тех пор он стал ходить на Откос каждый раз, как поднимался на поверхность.
— Все как обычно. Развалины разваливаются, реки текут.
Обычный вопрос и обычный ответ. Своего рода ритуал. Потом он, конечно же, расскажет ей, где был и что видел в этот раз. Расскажет, как рассказывают сказку маленькому ребенку: о том, что наверху так же светит солнце, что небо такое же голубое, что там, где когда-то были клумбы, стали опять появляться цветы… И эта сказка будет обязательно с хорошим концом.
Маша снова уткнулась в книгу. В молчании прошло несколько минут, потом она тихо спросила:
— А мне с тобой можно?
Илья от неожиданности поперхнулся и перестал есть.
— Илья, мне с тобой можно? — повторила она. — Наверх.
Зуева как холодным дождем окатило. Идиот… Он просто идиот. Нет для нее больше хорошего конца, есть просто ко-нец… Без неба, без солнца, без этих самых несчастных цветов…
— Ты действительно хочешь? — спросил он на всякий случай.
И сил хватит?
А про себя уже решил: «Не хватит — на руках понесу».
— Дойду, — Маша кокетливо поправила волосы и улыбнулась. — Сам же сказал, что хорошо выгляжу.
— Тогда нечего рассиживаться: дел много, а вставать рано.
«Утро добрым не бывает». Эта древняя присказка очень точно подходила к сегодняшнему Машиному состоянию. Ночка выдалась еще та — забыться удалось только к утру. Слава Богу, Илья не видел, как она тут корчилась. Не видел и не узнает. Уж она-то об этом позаботится! Хотя заботиться с каждым днем все труднее. Зеркало она забросила подальше — любоваться не на что. Но что зеркало? Достаточно соседских взглядов да шушуканья за спиной. Правда, как раз сегодня рискнула, нашла спрятанный с глаз долой осколок, взглянула на себя, любимую…
О, да, что ни говори, а красота — страшная сила. Хоть и не надеялась увидеть там Василису Прекрасную, но все равно… Больно уж портрет-то страшненький. Личико с кулачок, носик остренький, волосики торчат… Жуть! Но даже не это главное! «И почему у одуванчика такие толстые щеки и такая тоненькая шейка?». Толстых щек у нее отродясь не наблюдалось, а уж сейчас — тем более. Зато эти толстые щеки с успехом заменяли уши. Огромные, каждое — размером с ее физиономию! И то-о-ненькая шейка! Слезам достойно… Маша никогда не думала, что она такая лопоухая… «Что бы придумать такое, чтоб эти проклятущие уши спрятать? Угораздило же еще и постричься… Да ну его, это зеркало! Одно расстройство. Будем думать о приятном!».
«Приятное» — это Илья. Муж, любимый мужчина. Самый, самый, самый… Его не было уже сутки, почти двадцать четыре часа, но скоро он вернется. Он обязательно вернется, целый и невредимый. А она будет его встречать. Припасет завтрак, чай заварит, как он любит. А когда Илья придет, они будут этот чай пить. Они всегда, если есть возможность, пьют чай вместе. Илья будет молчать — устал, не до разговоров. И она тоже будет молчать. А вот после того, как он отдохнет и доделает свои дела, наступит ее время… Вот тогда он обязательно расскажет ей, какое там было небо, шел ли дождь или светило солнце. И про то, что на площади в клумбе взошли цветы. А она попеняет, что не принес. Он смутится: не догадался…
«О, вроде идет! — Маша прислушалась. — Точно, он. Интересно, там, наверху, он также топает?»
Женщина провела ладонью по волосам («Господи, эти уши…»), по быстрому оглядела себя, зачем-то одернула джемпер…
— Доброе утро! — Илья чмокнул подставленную щеку.
— Привет! Чай горячий, будешь?
И что спрашивать, конечно, будет. Эх, жалко сахарочку нет! Ей самой-то все равно, а вот мужа побаловала бы. Он ведь не только топает, как медведь, но и сладкоежка такой же…
— Ты сегодня хорошо выглядишь…
Руки дернулись, чуть чай не пролила: «И я тебя люблю, дорогой!». Глаза вдруг зачесались. «Ну вот, не хватало еще сырость разводить!»
Нет, плакать она не будет. И так плохо, а будет совсем… И этот балбес еще расстроится…
Маша как бы невзначай глянула в сторону мужа. Вид у того был настолько обескураженный, настолько виноватый, что она едва не рассмеялась. Балбес, как есть балбес! Ладно, прощаю!
Заговаривать с мужем она, однако, не спешила — в следующий раз будет думать, прежде чем рот открывать. Илья сам поспешил разрядить обстановку:
— Кипяточку подлей.
Маша заодно налила и себе. С удовольствием отхлебнула напиток — пусть это и не настоящий чай, но ничуть не хуже. А аромат какой! И не скажешь сразу, чем таким пахнет, но вспоминается приятное: лето, солнце. Запах прошлой жизни, запах счастья. И всего-то ничего: пара глотков кипяченой воды, а настроение сразу поднялось, и обиды показались глупыми.
