Домреми в не менее вонючий городок Вокулер… Дождливый такой денек, дорога по колено в грязи, а вот и полусумасшедшая девчонка, которая слышала голос: «Спаси короля и отечество». Эй, девочка, не спеши… И нету тебе никакой Жанны д'Арк, и никто не защитит Орлеан, и трусливый дофин Карл не коронуется в Реймсе, и столетняя война идет на пятьдесят лет больше. И нет тебе никакого Парижа, ау, Париж… А нужен всего-то лишь один щелчок по босоногой девке из Домреми! Нет, Батон, власть над людьми ничто по сравнению с властью над временем. Пощечина громыхает, как Большая Берта. Дырочка величиной с маковое зернышко спустя триста лет становится огромной, как жерло вулкана. В царапине на лице вечности – может утонуть Атлантида. Тебе ведь уже давно страшно, Батон? А вам, дамочка его сердца? У вас ведь тоже постукивают зубки от мысли, что вся ваша история – это всего лишь многоточие от моих дыр, ха-ха-ха! Но вот беда, я всего лишь жалкий жучок-древоточец. Так, грызу потихоньку наше прошлое, и ни одна душа спасибо не скажет. Кто и знает обо мне, так это они, стражи вечности, нечто вроде нашей полиции, только в космических масштабах. Я для них мелкий преступник, не более… вот что обидно. А ведь Париж стоит лаврового венка? Или набившая с детства оскомину Джоконда: была когда-то такая особа на пакетах, на джинсах, на лифчиках, на платках. Черт знает, на чем только не красовалась эта мордашка. А нынче одно фу осталось. Возьми любую биографию Леонардо – там черным по белому сказано: утонул в молодости, так и не достигнув высот собственных способностей.
Мертвая долгая пауза. По лицу Арцта проходят темные тени от темных мыслей. Гроза между тем уж вовсе близко. Ее злобное громыхание уже отчетливо и подробно. Все запахи цветов за окном перекрыла вонь белых флоксов. Их прелая сладкая духота затопила гостиную до самого потолка. Беспокойная бабочка вязнет, влетев в окно, в сонном сиропе. Капли на лбу Батона сверкают, словно его уже задел дождь. Лицо Марии остекленело от жути происходящего.
– Черт знает,– продолжал Умник,– почему-то исчезли спички. Или вдруг узнаешь, что Атлантический океан испокон веков зовется Колумбийским, а лимоны никто не выращивает, никто абсолютно не пьет чай с лимоном. Грандиозные удары оборачиваются чепухой… По-видимому, наша машина – учебная модель. Пятьсот лет назад – и баста! Глубже 1400 года уже не проникнуть. А жаль… Представляешь, если б взять за горло самое-самое начало Европы? Вот где удары могли б достичь подлинной силы! Юлий Цезарь никогда не переходил Рубикон, Герострат не жег храм Артемиды, да и Рима не было… А однажды, когда бы мне надоело гадить по мелочам, я бы нашел, наконец, ту теплую дымную лужу, полную слизи, первую белковую лужу на нашей молоденькой Землице, питательный бульон, из которой начнется жизнь. Одна-единственная струя огнемета – и большой бэмц!
– Прекрати… Чего тебе надо?
– Ниче-го-о. Мне нужен просто свидетель, Батон. Хоть одна живая душа должна знать обо мне. Это первое.
– А второе?
К дому подъехала машина. Раздались шумные голоса, хлопанье входной двери, затем чей-то вскрик.
– Кто это? – спокойно спросил Умник.
– Корреспонденты. У меня по расписанию – пресс-конференция.
– Предупреждать надо, приятель,– бросил Умник и повернулся к своей свите.– Эй, спуститесь вдвоем вниз – первый останется здесь,– наведите порядок. Они наткнулись на труп охранника. Спрячьте его и третьего в шкаф. А я включу игрушку на пару минут.
Он поднес к глазам пустой циферблат Универсальной машины времени и осторожно повернул кольцо настройки. Затем вынул плотные солнцезащитные очки и сказал:
– Советую закрыть глаза.
Батон вздрогнул от ослепительной кольцеобразной вспышки, но глаза не закрыл; Мария прижала руки к лицу отчаянным и беззащитным жестом.
Сначала вокруг циферблата без стрелок появилась радужная пленка, словно там надулся мыльный пузырь, затем на глазах он увеличился до размеров арбуза, огромного шара, пока не расширился за пределы гостиной. Причем радужная сфера, испуская яркое сияние, меняла при этом цвета: бледно- голубой, фиолетовый, темно-красный, стальной… Низкий воющий звук, казалось, проник до мозга костей, и Батон увидел, что изображение на включенном телевизоре (без звука) устремилось вспять, как в мультике.
Вой перешел в курлыкающий гул, затем яростный клекот и свист. На черных очках Умника играли причудливые адские всполохи. Пятясь назад, толпа корреспондентов вернулась в малолитражный автобус, а роботы из углов, странными движениями пловцов, устремились в густом и спрессованном воздухе вниз, в холл у двери.
– Прекрати, хватит…– мычал Батон, извиваясь в кресле,– чего тебе над-д-до?
– Ничего-о. Мне нужен просто сви-де-тель, Ба-тон. Хо-оть одна ж-жива-я душа должна знать обо мне. Эт-то перво-е.
– А вто-ро-е?
… К дому подъехала машина. Раздались шумные голоса, хлопанье дверцы. Из «рафика» у подъезда ватагой высыпали журналисты и направились к дому, увешанные камерами. Их было семь человек.
– Батон, вежливо принимай гостей, и не стоит им болтать о нас. Мария, вы пройдете с нами в кабинет. У тебя минут пятнадцать – двадцать, Батон. И смотри, без фокусов… Да, включи видеостенку и прибавь яркости, чтобы они не заметили вспышек. Ведь если ты скажешь, что это попытки стражей вечности прорвать временной колпак, они, боюсь, тебе не поверят. Вали все на грозу. И без фокусов!
Умник подтолкнул Марию вперед, она обреченно оглянулась на мужа. Тот, собрав все свои силы, спокойно кивнул: не беспокойся…
На лестнице загремели шаги, донеслись голоса, смех.
Мария в сопровождении Ульриха фон Арцта и одного из охранников поспешно прошла по коридору в кабинет.
Как только они втроем вошли в кабинет, Умник заклеил ее рот полосой клейкого пластыря.
– Извините за грубость, мадам, но у вас слабые нервы.
Глава вторая
– Ром, привет! Почему ты отключил телефон?
– Замучили звонками. Рассаживайтесь, но предупреждаю – у меня от силы полчаса.
В просторной гостиной шумно рассаживались журналисты. Щелкала аппаратура, мигали фотовспышки, ввинчивались сменные фотообъективы, настраивались телекамеры. Кто-то запросто пустил по рукам бутылки из бара, банки пива со столика. Гости не церемонились. Чья-то рука включила видеостенку, и на экране вылупилось исполинское объемное лицо Войцеха Кулы по кличке Пузо, которого потрошили журналисты там, в Бялограде, городе Первого Контакта:
– Пузо, ну как это было?
– Я уже сколько раз отвечал «как». Не надоело слышать одно и то же?
– Но ты каждый раз что-нибудь присочиняешь! – наседала упорная потрошительница с кассетным магнитофоном.
Батон выключил видеостенку.
– Вам кто нужен – я или Пузо, ребята?
– Роман, а что сказал Пришелец в первую минуту?
– Он сказал: «Парни, привет. Я – Пришелец. У меня мало времени, ребята, но я с собой кое-что привез для вас. Проси все, что придет в голову, но только один раз. Идет?..» Вот его первые слова, для меня. Ведь выяснилось, что с каждым он говорил немного по-разному.
– Он говорил по-русски?
– Он говорил так, что все мы его прекрасно понимали,
– А как он выглядел для вас?
– Выглядел он для всех одинаково… Смешной такой дядька. Толстяк. На макушке – черный цилиндр,
