- А вы бессемейный?
Слесарь слегка вздрогнул, потупился, потер лоб и тихо ответил:
- Мать есть...
Он помолчал, глядя в угол; и, казалось, тоже внимательно слушал забористого парня с серьгой.
- И хотел посля того инженер выдать за меня дочь, да я отказался...
- П-пчему? - с жалостливым недоверием спросил мужичонка, вперив восхищенный взгляд в рот парню.
- А пытаму, милый человек, что я мастеровой, пролетарий, а она дворянка. Конешно, очень она мне и самому приглянулась, а только нам не рука... На прощанье, значит, она мне сама шампанского вынесла и говорит: 'Я вас, Елизар Иваныч, очень уважаю и всегда помнить буду...' Ну, и... кольцо золотое дала... Как же!
- Ну? - придвинулся мужичонка.
- Ну, что ж... Кольцо и теперь... в ломбарде за пять цалковых лежит. Нонича я не при деньгах, опосля уже выкуплю, носить буду... Нельзя, потому память!
- А что, братцы, я вам скажу! - вдруг совершенно другим голосом сказал парень, поворачиваясь к прочим слушателям. - Попал я в Пензе на аглицкий завод, братьев Морис называется... Так вот, братцы, штука!.. Штрафов никаких, за болезнь без вычету, для рабочих каменные флигеля с мебелью... Ну, просто как в царствие небесное попал... Обращение деликатное, сам старый англичанин все на вы и за руку, как товарищ все равно... Не то что у нас, а прямо, можно сказать, рабочему человеку человеческое житье предоставлено и...
- Ну, будя врать! - неожиданно рассердился мужичонка и махнул рукой с разочарованным видом. - Мелет, не знай что!.. А я, дурак, слушаю...
- Ей-Богу, верно! - с искренним жаром побожился парень.
- А, ну тебя! - окончательно рассвирепел мужичонка. - Вот врет! Тьфу!
Он сердито встал и отошел в угол, где принялся свертывать ножку, что-то оскорбленно ворча про себя.
Слесарь быстро пригнулся к Шевыреву и пробормотал:
- Шестой месяц из дому... Может, и померла старушка с голоду...
Черное лицо его покривилось.
- Что ж, если вы правду говорите, что на работу рассчитывать нельзя, тогда что же... С моста да в воду?
Он быстро поставил локти на стол и запустил пальцы в вихрастые волосы.
- Пустое, - возразил Шевырев.
- А как же иначе? - моментально поднял голову слесарь. - С голоду умирать, что ли?
Шевырев медленно и недобро улыбнулся.
- Говорят, смерть от воды - самая мучительная... С голоду, пожалуй, лучше...
Чернолицый слесарь широко открыл глаза и вопросительно посмотрел на Шевырева.
- Да и что вы докажете тем, что утопитесь?.. Одним голодным меньше, им же лучше!..
- А что же делать?
- Ищите работы, если ничего другого не придумаете, - вскользь заметил Шевырев. Слесарь отчаянно махнул рукой.
- Я шесть месяцев ищу... Нигде не возьмут - политический!.. По ночлежкам ночую, по три дня голодаю... Теперь на работу стань, пожалуй, и силы не хватит... Позавчера милостыню просил... До чего дошло!
- Как?
- Да так... Просил, и все тут... Шла какая-то барыня, ну, я и попросил...
- Дала?
- Нет. Говорит, мелочи нет...
- Ага, мелочи! - обронил Шевырев одним уголком губ.
Он положил руку на стол и забарабанил пальцами. Слесарь внимательно и безнадежно следил за этим мелким нервным движением. Вокруг кричали, шумели и ругались, а в бильярдной тупо стучали мастиковые шары и один, видимо разбитый, катался с грохотом, точно где-то далеко шел поезд. Парень с серьгой перебрался в бильярдную, и оттуда доносился его залихватский голос. Мимо окна все так же, туда и сюда, мелькали ноги. Казалось даже, что это одни и те же люди нарочно ходят мимо окна: пройдут и воротятся, постоят за углом и опять пробегут мимо.
- Ну, хорошо... а добились вы чего-нибудь, по крайней мере? - заговорил Шевырев.
- А как же! - воскликнул слесарь.
С его черным безнадежным лицом произошла мгновенная перемена: глаза заблестели, голова приподнялась и прежнее восторженное выражение разлилось по всей его длинновязой фигуре.
- У нас, знаете, горнорабочие - самый тупой народ. Да и что с них спрашивать: целый день, с пяти часов утра до восьми вечера, под землей. Вечером домой прибежит, поест и спать... А в четыре часа гудок - вставай. Грязь, вода, простуда, то и дело, гляди, взрыв... В нашей шахте два взрыва было: один раз восемнадцать человек, а другой - двести восемьдесят два убило... Жизнь совершенно каторжная... Если горнорабочего на каторгу сошлют, ему там лучше покажется!.. Ну, конечно, народ тупой и забитый до бесконечности. Мастеровые наши, те развитые... Партийный народ... Мы одни и орудовали сначала... Трудно было. Шпионство развито - страсть. Чуть что, сейчас на ухо инженеру: Иванов, Петров, там, нехорошо себя ведут. Ну, и в двадцать четыре часа, через полицию, вон... Пропаганда страшно трудна была... Однако в конце концов раскачали-таки.
Слесарь восторженно и горделиво улыбнулся.
Сразу было видно, каких нечеловеческих усилий стоила ему эта раскачка, сколько опасности, страха и муки перенес он, пока работал в темном подполье, и сколько восторга пережил, когда увидел первый успех.
Шевырев внимательно смотрел на него.
- Всего добились: представительства рабочих, права собраний, квартирный вопрос поставили, больницу улучшили, прогнали старого доктора... Скотина был... Библиотеку завели и своего туда посадили...
- И много народу перебито было? - вскользь заметил Шевырев.
- Нет, тогда ничего... Солдаты были, но стрелять не смели. Тогда боялись... А потом, действительно...
Слесарь махнул рукой, и восторженное выражение медленно сошло с его черного худого лица.
- Явилась, как водится, черная сотня... Пошел раскол, а начальство, как увидело, что все пошло вразброд, сейчас же придралось к случаю, и началось!.. Представителей наших из комиссии вышибли, набрали черносотенников и мастеров, депутатов пересадили по тюрьмам, библиотеку закрыли...
- Вы что ж смотрели?
- Я тогда в тюрьме был.
- Да не вы один, а все.
- То есть как все? Депутаты?
- Не депутаты, а все рабочие... которых вы раскачали?
- Да... я ж говорю, пулеметы поставили против шахты...
- Ах, да... пулеметы... - неопределенно выговорил Шевырев.
Слесарь с минуту молчал, и лицо его все больше и больше кривилось.
- Знаете... Что они только творили - одному Богу известно!.. Все было, и нагайки, и пальба, и насилия над женщинами... Депутатам больше всего досталось... Мне еще ничего, потому что меня в первых арестовали... А другим попало здорово... Библиотекаря нашего казак к седлу привязал и погнал рысью в город... Руки у него связаны назад были, так что если он отставал, то их выворачивало, и он падал в грязь и волочился прямо по земле... а сзади ехал другой казак и пикой его колол, чтобы поднять... Черт!.. Многие плакали, как его гнали...
- А, плакали! - повторил Шевырев.
В его холодном голосе прозвучало лютое, непримиримое презрение. Но лицо было по-прежнему неподвижно, и только пальцы быстрее барабанили по столу.
