Дедушев И. М.
Напротив памятника, ближе к дороге - две могилки рядышком, одна к другой прильнули.
...Это случилось мартовской ночью 1944 года. Стык двух морей часто создавал плохую погоду. В ту ночь мощный туман быстро надвинулся с юга, и, когда Аня Бондарева с Тосей Володиной возвращались из Крыма с задания, Таманского полуострова уже не было. Ничего не было, кроме тумана. Я понимаю, как им было одиноко и тревожно лететь над седым бескрайним полем. Никаких признаков жизни внизу. Можно бы рискнуть пробиться сквозь туман, но это очень опасно. Где море? Где земля? К тому же у молодого экипажа еще не было достаточного опыта полетов в сложных метеоусловиях, как у ветеранов полка, которые прошли нелегкую школу борьбы с коварной кавказской погодой. Кружились, очевидно, в надежде, что туман рассеется или образуется окно. Но горючее кончилось. Упали в туман. А там - плавни...
Хоронили их в дождливый ветреный день 28 марта. Играл оркестр. Можно было плакать открыто - слезы мешались с каплями дождя. Винтовочный залп прозвучал последним аккордом к похоронной музыке.
С тех пор прошло 20 лет. Но и сейчас отзвуки прощального салюта болью отдаются в сердце.
Кладем на могилы скромные цветы. Такими же скромными были и две молодые девушки.
Тихо на кладбище. Вечным сном спят здесь воины. И совесть перед ныне живущими чиста - они до конца выполнили свой человеческий долг... Не забывайте об этом, жители Пересыпи! Следите, чтобы тропинки к могилам не зарастали травой. Сюда еще не раз придут летчицы 46-го гвардейского Таманского полка. Сюда не раз придут матери погибших.
Едем по косе Чушка. Дорога неважная. Временами кажется, будто она ниже уровня моря и волны вот- вот перехлестнут через плоскую береговую каемку. А море сегодня сильно волнуется. Оно покрыто белыми гребешками.
- Где-то здесь стояла наша зенитка, которая нас с Полиной чуть не убила, - вслух размышляю я.
- Ты что-то путаешь, - говорит Леша, - как это 'паша' и 'чуть не убила'?
- Да вот так.
Примерно в средине осени 1943 года, когда в Крыму но было еще маленького плацдарма наших войск у Маяка, немецкие самолеты гуртами летали по ночам из Крыма на Таманский полуостров. А мы летали в Крым. Над Чушкой пути часто скрещивались, иногда чуть ли не лоб в лоб. Нашим зенитчикам было трудно разбираться в многоголосом гуле самолетов. Бьют вроде как по чужому, а тут, глядишь, и свой подвернулся откуда-то.
Вот и нам досталось однажды по ошибке. Идем мы в Крым с бомбами. Поймал нас по недоразумению свой прожектор с Чушки. Зенитчики же решили: раз прожектор держит, значит, это 'фриц'. Как они начали по нас палить, успевай только поворачиваться! А с бомбами-то тяжело вертеться. Говорю штурману: 'Дай ракету 'я свой'. Дала. Не помогает. Я помигала бортовыми огнями. Все равно бьют. И прожектор держит. Тогда, отчаявшись, я убрала газ и крутым скольжением пошла к земле, как всегда делала над целью в таких случаях. Снизилась метров до двухсот, кричу: 'Чи у вас очи повылазыли? Чего по своим лупите? А то вот мы тоже как шарахнем бомбы'... Перестали. Полина спрашивает: 'Ты уверена, что они слышали тебя?' - 'Нет, - говорю, - но я хоть душу отвела. Давай теперь снова набирать высоту'.
- А я однажды над Чушкой чуть из самолета не выпала, - вспоминает Руфа.
- Это как же?
- Понимаешь, мне никогда не приходилось летать на высший пилотаж, все по прямой да развороты, ну скольжение еще иногда. Очень хотелось прочувствовать, что такое петля. Вот однажды я и попросила летчицу, Раю Юшину, сделать петлю. Мы возвращались с задания, ночь была лунная. Рая согласилась. Сделала одну петлю - мне понравилось. Прошу еще. Вторая получилась с зависанием в верхней точке. Загремел аккумулятор, на лицо посыпался мусор с пола кабины, а сама, чувствую, отделяюсь от сиденья и падаю вниз головой. Еле успела ухватиться за борта кабины, а то бы прилетела тогда Юшина без штурмана. Ремнями-то ведь не привязывались.
- Что было бы с Бершанской, если бы она знала о всех ваших проделках? качает головой Леша.
Вот уже и конец Чушки. Мы останавливаемся около светлой высокой скульптуры: солдат в накидке, с автоматом в руках замер в торжественно-суровой позе. На постаменте надпись:
'Доблестным воинам Советской Армии в день десятилетия освобождения Таманского полуострова от немецко-фашистских захватчиков. 1943-1953 гг.'.
- Это и в вашу честь, - уважительно говорит Леонид. Потом, взглянув на спидометр, громко провозглашает: - Таманцы, у нас настал переломный момент путешествия, проехали пять тысяч километров!
С радостью поздравляем друг друга и особенно водителя.
К нам подошел мужчина примерно наших лет. Лицо печальное, на глазах блестят слезы.
- Не знаете, здесь кто-нибудь похоронен? Я ищу могилу брата, - говорит он с ярко выраженным кавказским акцентом. - Погиб на Тамани, у пролива. Вам случайно не знакома его фамилия?
Он назвал фамилию. Нет, к сожалению, не знакома.
Я сразу не записала ее, а потом мы никак не могли вспомнить.
Наверное, не один этот человек ходит вот так по земле уже двадцать лет, ищет могилу близкого. А ее нет... Он останавливается у памятника и с робкой надеждой думает, что, может быть, именно здесь лежит тот, погибший во время войны. Смотрит на застывшую в камне фигуру воина и начинает узнавать знакомые черты дорогого человека. Ему очень хочется, чтобы это был именно он. Потому что неизвестность мучительна.
Мы подъехали к переправе, заняли очередь в длинном ряду машин, купили билеты для ее величества 'Волги' за четыре рубля и себе по двадцать копеек. Через полчаса подошел паром 'Южный'. Началась выгрузка, потом торопливая погрузка.
Сейчас все успокоилось, плывем. Решили по-настоящему позавтракать. Разложили копченые бычки, помидоры, огурцы, дыни - все это купили на маленьком рынке на Чушке.
С середины пролива открывается широкая панорама Крыма. Хорошо видны Маяк, Жуковка и другие пункты. В дымке прячется Керчь.
- Впервые переплываю пролив по воде, - говорит Руфа. - А ведь сколько раз мы пересекали его по воздуху!
- Можно подсчитать. У меня при себе летная книжка. Достаю из сумки 'Личную летную книжку' - небольшая, типа блокнота, размером примерно 15Х10 сантиметров в твердом переплете. Это краткий дневник моей боевой работы за три военных года. Дневник, который регулярно каждое утро заполняла адъютант эскадрильи на основании записей дежурного по полетам. Итог каждого месяца заверен круглой полковой печатью и подписью нашего бессменного начштаба Ирины Ракобольской. Давно не заглядывала в эту книжицу! Нахожу: октябрь 1943 года. Боевые вылеты в Крым начались 21 октября 1943 года. В графе 'Краткое содержание задания' написано: 'Бомбила враж. прожект, между Маяк и Баксы'. Замелькали знакомые названия: Тарханы, Булганак, Багерово, Керчь, гора Митридат... Первого ноября бомбила по прожекторам в пункте Оссовины, уничтожила один прожектор.
- Смотрите-ка, какое у нас с Полиной было меткое попадание! откровенно хвастаюсь перед однополчанкой и мужем.
Потом идет Эльтигенский период: 'Сбрасывала мешки, газеты, ящики'. 'Бомбили плавсредства восточное Эльтигена'... Последний удар перед нашим перебазированием в Крым был нанесен 11 апреля по скоплению войск противника в пунктах Владиславовка и Семь Колодезей. Каждый полет в ту ночь продолжался почти два часа - немцы отступили 'далеко вперед', за Турецкий вал.
- Подсчитала, - говорю, - с Таманской земли сделала 208 боевых вылетов в Крым. Значит?..
- Значит, четыреста с лишним раз пересекала Керченский пролив, заключает Руфина. - И это тебе-то! Ведь ты боялась воды, - припоминает она мне старые грехи.
- А ты разве не боялась? Ну признайся, по-честному?
- Неприятно, конечно, лететь на сухопутном самолете над морем, - не скрывает Руфа и пристально смотрит в зеленовато-синюю глубь. - Бывало, как начнут обстреливать, так стараешься уйти в море, но потом, когда отстанут, опять жмешься к берегу. Земля, хоть там и враг, - все-таки земля. Притягивает...
Руфу, вижу, клонит ко сну - сегодняшнюю ночь мало спали. Ну, пусть подремлет. Я выбралась из машины, подошла к борту, где стояло несколько 'пеших' пассажиров.
- Вы из Керчи? - спрашиваю стоящую рядом женщину.
