— Сударыня, мне не представлялся случай видеть это на опыте. Но моя скромность, или, если хотите, гордость, ждет, чтобы случай представился мне как простому смертному, полковнику из окружения короля.
— То есть должности Аполлона, победителя нимф, вы предпочитаете роль прекрасного Париса, победителя богинь?
— Что вы подумали бы обо мне, ответь я — да?
— Что вы, возможно, правы, — отвечала принцесса с тонкой улыбкой, делавшей её столь обольстительной.
— Ваше одобрение подтверждает мой выбор, и я навсегда отказываюсь от Олимпа.
— Чтобы оставаться на горе Ид, где будете ожидать прихода какой-нибудь богини.
Эктор покачал головой.
— Подобным мечтам предается всякий, но кто когда им верил? — возразил он. — Диан более не существует.
— Откуда вам знать? — отвечала принцесса, рассеянно обрывавшая лепестки большого букета роз.
Заиграли скрипки, и разговор прервался.
— Цирцея, — прошептал Эктор, уходя от принцессы.
Можно понять, что если бы он не любил Кристину, то обожал бы до безумия герцогиню Беррийскую.
В середине вечера Сидализа, взяв под руку Эктора, увлекла его за картонный грот.
Она имела вид важный и таинственный, сильно его заинтриговавший. Взгляд Эктора говорил, что творилось у него в душе.
— Да-да, — сказала она, — я вас понимаю, и намерена говорить с вами о ней.
Эктор сжал руки Сидализы с чувством благодарности и страстно их поцеловал.
— Такая страсть? Вот что значит сила воспоминаний, — заметила она.
— Бывают случаи, когда любовь и дружба все равно что брат с сестрой.
— Я принимаю родство…Хотя, правду сказать, не без опаски…Вы смеетесь?
— Немного.
— Право, напрасно!
— Почему?
— Я так мало привыкла к равнодушию, что ваше меня удивляет и несколько сердит.
— Разве?
— Вы этому не верите?
— Не совсем.
— Стало быть, люди, служащие в армии, очень молоды?
— Дни там продолжаются двадцать четыре часа, а месяц тридцать дней, как и повсюду.
— Значит, годы зависят от влияния воздуха. В Марли всем вообще лет по пятьдесят, хотя на вид не более тридцати, во Фландрии же остаются лет шестнадцати или восемнадцати, хотя если счесть верно, наберется двадцать семь или двадцать восемь.
— Скажите, пожалуйста, к чему вся эта арифметика?
— Она ведет к тому, неблагодарный, чтобы вы знали, что я едва не полюбила вас, и именно потому, что вы не любили меня.
— Что за глупость!
— Это женская логика. Но ваш внезапный отъезд пять лет назад немного пригасил это прелестное пламя, а время и ваше отсутствие сделали остальное.
— Вы восхитительны!
— Это вас больше не касается. Теперь, окончив мою исповедь, забудем о Сидализе и поговорим о Кристине.
— Вы с ней виделись?
— Да.
— Где она?
— Вот этого я вам и не скажу. Но от вас зависит возможность её видеть.
— Что для этого нужно?
— Во всем повиноваться мне.
— Я готов.
— Место, куда она удалилась, небезопасно. Оно стало известно. Нужно найти другое, более укромное.
