Последний единорог

нами по лесам, охотясь всю ночь за Робин Гудом, кричал и звал его, как и все остальные. Чего ж ты не поберегся, если и так все знал?

— Н–ну, точно никогда нельзя сказать, — ответил второй, густо отплевываясь тиной. — Я мог и ошибиться.

В лесистой долине у ручья сидели принц и принцесса. Семеро их слуг разбили под деревом багряный шатер, и молодая королевская пара завтракала по–походному из коробки под звуки лютней и теорб. Они едва ли перекинулись друг с другом парой слов, пока не завершили трапезу, а затем принцесса вздохнула и произнесла:

— Ну, лучше, кажется, покончить с этим глупым делом.

Принц раскрыл журнал.

— Ты бы мог, по крайней мере… — вымолвила принцесса, но тот уже погрузился в чтение. Принцесса сделала знак двоим слугам, и те заиграли на своих лютнях старинную музыку. Она прошлась немного по траве, а потом подняла вверх яркую, как сливочное масло, уздечку и закричала:

— Эй, единорог, сюда! Сюда, милый мой, иди ко мне! Цы–ып–цыпцыпцыпцып!..

Принц фыркнул.

— Ты ведь не цыплят своих зовешь, знаешь ли, — заметил он, не отрываясь от чтения. — Чем так квохтать, лучше бы что–нибудь спела.

— Ну, я и так делаю все, что могу! — воскликнула принцесса. — Я никогда их раньше не звала — ни единого. — Но, помолчав немного, она все–таки запела:

Я — королевская дочка,
И стоит лишь мне захотеть, —
Луна, у которой любви нет,
В моих волосах будет петь.
Никто уберечь не посмеет,
Что я захочу обрести.
А я никогда но желала,
Чего не смогла бы найти.

Я — королевская дочка,
Я старею быстрей и быстрей
В души моей душной темнице
И в кандалах кожи моей.
Но я б убежала подальше,
По свету пошла бы с сумой,
Чтоб хоть раз краем глаза заметить,
Как вдали промелькнет отблеск твой.

Так она все пела и пела, а потом опять немножко звала:

— Хороший единорожек, милый, милый, милый! — А потом сердито сказала: — Ну все, хватит. Я еду домой.

Принц зевнул и закрыл журнал.

— Ты достаточно хорошо соблюла обычай, — сказал он ей, — и большего от тебя никто не требовал. Это всего лишь формальность. Теперь мы можем пожениться.

— Да, — ответила принцесса, — теперь мы можем пожениться.

Слуги начали упаковывать все обратно, пока двое с лютнями наигрывали веселую свадебную музыку. Голос принцессы был немного печален, и в нем звучал легкий вызов:

— Если бы эти самые единороги действительно существовали, то один бы уж точно ко мне пришел. Я так мило звала его — как и всякая принцесса, — и уздечка золотая у меня тоже была. И я, конечно же, чиста и непорочна…

— Что касается меня, то да, — безразлично ответил принц. — Как я уже сказал, ты все сделала по обычаю. Отца моего, правда, этим не удовлетворишь, но и я тоже ничего не могу тут поделать. Чтобы он был доволен, понадобится единорог. — Принц был высок ростом, а лицо его было мягким и приятным, словно зефир.

Когда они со своей свитой, наконец, уехали, из лесов в сопровождении Молли и волшебника вышла единорог. Они продолжали свое странствие. Много времени спустя, проходя через совсем другую страну, где уже не было ни ручьев, ни чего–либо зеленого вообще, Молли спросила единорога, почему та не вышла на песню принцессы. Шмендрик придвинулся ближе, чтобы лучше расслышать ответ: он по–прежнему держался своего бока единорога и никогда не переходил на ту сторону, по которую шла Молли.

Единорог ответила:

— Эта королевская дочка никогда не убежала бы подальше, чтобы только увидеть, как промелькнет мой отблеск. Если бы я показала себя, и она меня признала, то испугалась бы больше, чем если б увидела живого дракона, потому что драконам обещаний никто не дает. Помню, когда–то для меня не имело значения, действительно ли принцессы имеют в виду то, что поют. Я выходила ко всем без разбору, клала им голову на колени, и некоторые катались у меня на спине, хотя чаше всего они боялись. Теперь же у меня на них просто нет времени — ни на принцесс, ни на кухарок. Просто нет времени.

И тут Молли сказала нечто странное для женщины, которая не провела ни одной ночи, чтобы множество раз не проснуться и не посмотреть, здесь ли еще единорог, — для женщины, чьи сны были полны золотых уздечек и нежных молодых воров.

— Это у принцесс нет времени, — сказала она. — Небо вертится и утаскивает с собою все — и принцесс, и волшебников, и бедного Шалли, и всех — но ты… Ты остаешься. Ты никогда ничего не видишь только один раз. Хотела бы я, чтобы ты хоть немного побыла принцессой — или цветком, или уткой. Чем– то, что не может ждать.

Она спела куплет печальной прихрамывающей песенки, останавливаясь после каждой строки, будто пытаясь припомнить следующую:

Может лишь тот не выбирать,
Кто выбор обретет.
Любить нам то, что не терять,
И что уйдет — уйдет.

Шмендрик вгляделся в территорию Молли поверх спины единорога.

— Где ты услышала эту песню? — потребовал он. Он заговорил с нею впервые с того самого утра, когда она пристала к их компании. Молли покачала головой:

— Не помню. Я знаю ее уже очень давно.

С каждым днем их путешествия земля становилась все скуднее, а лица людей, которых они встречали, — все горше от коричневой травы. Однако единорогу виделось, что сама Молли Грю становится целым