больше заколдованных драгоценностей и завороженного оружия. Что же он будет делать, если я скажу ему хоть что–нибудь?
— Он желает, чтобы ты думала о нем. Рыцари и принцы знают только один путь к тому, чтоб о них помнили. Он не виноват. Думаю, то, что он делает, он делает хорошо.
Леди Амальтея снова перевела взгляд на кота. Ее длинные пальцы теребили шов атласной мантии.
— Нет, моих мыслей он не хочет, — тихо сказала она. — Он хочет меня — точно так же, как Красный Бык. И точно так же меня понимает. Но он пугает меня сильнее, чем Красный Бык, потому что у него — доброе сердце. Нет, я никогда не скажу ему ни слова обещанья.
Бледное место на ее челе было невидимым в кухонном сумраке. Она дотронулась до него и быстро отдернула руку, точно оно причинило ей боль.
— Лошадь умерла, — сказала она маленькому коту. — Я ничего не могла сделать.
Молли быстро обернулась и положила руки на плечи Леди Амальтеи. Под лоском ткани тело было холодным и твердым, как камни замка Короля Хаггарда.
— О, моя Леди, — прошептала она, — все это потому, что ты не в своем истинном облике. Когда ты обретешь себя, все возвратится — вся твоя сила, вся твоя власть, вся твоя уверенность. Все вернется к тебе. — Если бы она осмелилась, она взяла бы эту белую девушку на руки и убаюкала ее, как ребенка. Прежде она никогда о таком не мечтала.
Но Леди Амальтея ответила:
— Волшебник придал мне только подобие человеческого существа — только наружность, но не дух. Если бы я тогда умерла, я бы все равно оставалась единорогом. Старик знал — этот колдун, что был здесь прежде. Он не сказал ничего, чтобы досадить Хаггарду, но он знал.
Сами по себе ее волосы вдруг выскользнули из–под голубой ленты и заспешили вниз по шее и плечам. Кот был уже почти побежден таким порывом: он поднял было лапку, чтобы поиграть ими, но снова отпрянул и уселся, свернув хвост перед собой и склонив набок странную голову. Его крапленые золотом глаза были зелеными.
— Но это было давно, — сказала девушка. — Теперь меня две: я сама и это другое, что вы все называете «моя Леди». Ибо это другое сейчас и здесь столь же истинно, как и я сама, хотя когда–то оно было всего лишь вуалью надо мной. Эта Леди ходит по замку, спит, одевается, принимает пищу и думает о своем. Если у нее нет силы исцелять или успокаивать, то у нее по–прежнему осталась иная магия. Мужчины заговаривают с ней, называя ее «Леди Амальтея», и она отвечает им — или же не отвечает. Король постоянно следит за ней своими бледными глазами, задаваясь вопросом, что она такое, а королевский сын ранит себя тем, что влюблен в нее, и задается вопросом, кто она такая. И каждый день она ищет в море и в небесах, в замке и во дворе, в хозяйстве и в лице Короля то, что никак не может вспомнить. Что это, чего она так ищет в этом странном месте? Мгновение назад она знала это, но сейчас забыла.
Она обратила свое лицо к Молли Грю, и глаза ее не были глазами единорога. Они по–прежнему были милы, но у этой красоты теперь было имя — именно так бывает прекрасна человеческая женщина. Их глубину можно было измерить и постичь, а густоту их тьмы вполне можно было описать. Молли видела в них страх, утрату и ошеломление — и саму себя. И больше ничего.
— Единороги, — сказала она. — Красный Бык угнал их всех — кроме тебя. Ты — последний единорог. Ты пришла сюда, чтобы найти остальных и освободить их. Это ты и сделаешь.
Глубокое, потаенное море медленно вернулось в глаза Леди Амальтеи, наполняя их, пока они вновь не стали такими же старыми, темными, непознаваемыми и неописуемыми, как и оно само. Молли видела, как это происходило, и боялась, но сжимала склоненные плечи еще крепче, словно ее руки могли притягивать отчаянье, как громоотвод. В этот миг по кухонному полу прошла дрожь звука, который ей приходилось слышать и раньше: будто громадные — коренные — зубы трутся друг о друга. Это во сне ворочался Красный Бык. Снятся ли ему сны? — подумала Молли.
Леди Амальтея сказала:
— Я должна пойти к нему. Другого пути нет — и времени тоже нет. Либо в этом облике, либо в моем собственном, но я снова должна встретиться с ним лицом к лицу — даже если весь мой народ погиб, и спасать больше некого. Я должна пойти к нему прежде, чем забуду себя навсегда, но я не знаю пути, и я одинока.
Маленький кот взмахнул хвостом и издал странный звук, который не был ни мяуканьем и ни мурлыканьем.
— Я пойду с тобой, — сказала Молли. — Я тоже не знаю дороги вниз, к Быку, но она должна где–то быть. И Шмендрик пойдет. Он проложит нам путь, если мы не сможем отыскать его сами.
— Я не надеясь ни на какую помощь от волшебника, — презрительно ответила Леди Амальтея. — Я каждый день вижу, как он валяет дурака перед Королем Хаггардом, развлекая того своими промахами и неудачами даже в самых пустяковых трюках. Он говорит, что больше он ничего не может сделать, пока сила вновь не заговорит в нем. Но она никогда в нем не заговорит. Он теперь не волшебник, а шут Короля.
У Молли вдруг заболело лицо, и она отвернулась, чтобы еще раз проверить, что там с супом. Преодолевая остроту в горле, она ответила:
— Он это делает ради тебя. Пока ты раздумываешь, хандришь и становишься кем–то другим, он кривляется и паясничает перед Хаггардом, отвлекая его, чтобы у тебя было время найти свой народ, если их еще можно найти. Но это не может тянуться долго, и Королю он скоро надоест, как и все остальное, и он заточит его в свое подземелье или в какое–нибудь место помрачнее. Ты неверно поступаешь, когда смеешься над ним. — Ее голос был по–детски тонок, печален и невнятен. — Но с тобою этого никогда не произойдет. Тебя все любят.
У них был миг, чтобы взглянуть друг на друга: две женщины, одна — прекрасная и чужеземная в холодной и низкой каморке, другая — в такой обстановке, как дома, рассерженный маленький жук со своей особой кухонной красотой. Затем они услышали царапанье сапог, позвякивание амуниции и порывистые голоса стариков. Войско Короля Хаггарда в составе четырех тяжеловооруженных всадников ввалилось в каморку за кухней.
Всем им было, по меньшей мере, лет по семьдесят, они были худы и хрупки, как снежный наст и к тому же хромали, но все были облачены в хаггардову жалкую броню с головы до пят и в руках держали его кривое оружие. Они вошли, бодро приветствуя Молли Грю — и спрашивая, что она приготовила им на ужин, но, завидев Леди Амальтею, все четверо вдруг стали очень тихи и склонились перед нею в глубоких поклонах, заставивших их закряхтеть.
— Моя Леди, — сказал самый старый из них всех, — распоряжайся своими слугами. Мы — использованные люди, траченые люди, но если ты пожелаешь увидеть чудеса, то тебе надо будет лишь потребовать от нас невозможного. Мы снова станем молодыми, стоит тебе только этого пожелать. — Три его сотоварища что–то промычали в знак согласия.
Но Леди Амальтея в ответ лишь прошептала:
— Нет–нет, вы никогда больше не будете молоды. — И бежала от них, и ее дикие, ослепительные волосы скрывали ее лицо, а атласная мантия свистела за нею вслед.
— Как она мудра! — провозгласил старейший всадник. — Она понимает, что даже ее красота не может тягаться со временем. Это редкая, печальная мудрость для девы столь юной. Суп пахнет восхитительно, Молли.
— Он пахнет даже чересчур вкусно для этого места, — проворчал второй солдат, пока они усаживались за стол. — Хаггард ненавидит хорошую еду. Он говорит, что ни одна еда не бывает хороша настолько, чтобы оправдать те деньги и усилия, которые были потрачены на то, чтобы ее приготовить. «Вс — иллюзия, — говорит он, — и пустая растрата. Живите, как я, необманутыми.» Бр–р–р–р–а–ххх!.. — Он содрогнулся и скорчил гримасу. Остальные засмеялись.
— Жить, как Хаггард, — произнес еще один всадник, когда Молли наливала суп в его тарелку. — Такова будет моя участь в следующем мире, если я не буду хорошо себя вести в этом.
— Почему же вы тогда остаетесь у него на службе? — решительно спросила у них Молли. Она тоже села к столу и оперлась подбородном о сложенные руки. — Жалованья он вам не платит, а кормит настолько скудно, насколько смеет. В самую дурную погоду он посылает вас красть для него в Хагсгейте,
