между приятелями возобновлялись.
Конечно, они были сугубо односторонними, принимая во внимание, что Пит был немой. Но ему нравилось слушать мистера Обердорффера, которого он принимал за великого мыслителя и крупного ученого (кстати, эту точку зрения тот полностью разделял). Для поддержания диалога Питу вполне было достаточно время от времени делать кое-какие знаки — кивать головой в разные стороны, в зависимости от того был ли он согласен с другом или нет, вздергивать вверх брови, явно требуя пояснений и т. п. Впрочем, чаще всего реакция Пита ограничивалась тем, что он, полный внимания, глядел на собеседника восхищенным взглядом. И почти никогда не прибегал к карандашу с бумагой, которые мистер Обердорффер на всякий случай непременно приносил с собой.
Однако этим летом в ходе бесед Пит все чаще и чаще стал использовать другой знак — подносил руку рожком к уху. Мистер Обердорффер был этим заметно озадачен, так как знал, что говорил ничуть не тише обычного. В конце концов он поинтересовался, в чем дело, и Пит написал ему на бумажке.
«Ничаво не слышу. Марсьяне арут и мишат.»
В силу этого мистер Обердорффер был вынужден повысить тон, что ему совсем пришлось не по душе. (Но все же меньше, чем тем, кто сидел на лавочках по соседству, поскольку сам он был не в состоянии определить, когда марсиане прекратили свой галдеж).
И вообще этим летом, даже когда Пит не просил его говорить громче, беседы с ним не доставляли мистеру Обердорфферу прежнего удовольствия. Слишком часто он отмечал на лице Пита, что тот прислушивается к чему-то другому. И если мистер Обердорффер в таких случаях оборачивался, то обязательно обнаруживал одного, а то и нескольких марсиан, которые умышленно отвлекали внимание его слушателя.
Для него это стало настолько ненавистным и невыносимым фактом, что мистер Обердорффер стал прикидывать в уме, как бы утихомирить или насолить этим пришельцам.
Но решился он на этот шаг только к середине августа. К этому времени Пит вдруг неожиданно исчез. Мистер Обердорффер, сильно расстроившись, стал наводить справки о приятеле у завсегдатаев соседних лавочек, но неизменно получал от ворот поворот, до тех пор, пока однажды не наткнулся на одного бородатого старика, который принялся ему что-то объяснять. Мистер Обердорффер живо дал ему понять, что он глухой, и тут же всучил бумажку и карандаш. Возникло некоторое замешательство, когда выяснилось, что бородач был неспособен написать даже свое имя, но, к счастью, ситуацию удалось быстро уладить, поскольку нашелся-таки переводчик в достаточно трезвом состоянии, который смог помочь им в этом плане.
Выяснилось, что Пит угодил в тюрьму.
Мистер Обердорффер тут же поспешил в участок и после ряда возникших трудностей (из-за того, что Питов, как оказалось, было предостаточно, а фамилию нужного ему он, естественно, не знал, а также потому, что он ничего не понимал из того, что ему втолковывали полицейские). Он, наконец, добрался до кутузки, в которой пребывал его друг.
Пита уже судили, и он схлопотал месяц заключения. На бумаге он, как мог, изложил то, что с ним приключилось.
Абстрагируясь от орфографических ошибок, его рассказ можно было свести к следующему. Лично он ничего такого криминального не сделал, но полиция просто придралась к нему. Ясное дело, он был слегка выпивши, иначе ему никогда бы и в голову не взбрело стащить с прилавка несколько пачек безопасных лезвий, тем более днем да ещё в сопровождении марсиан. Именно они подло надоумили его зайти в магазин, пообещав, что постоят на стреме, но когда он пополнил карманы, подняли такой хай, что могли бы и мертвого разбудить! Они голосили до тех пор, пока на месте не появился коп. Так что, если кто и виноват, то только они.
Эта, не лишенная патетики, история настолько взволновала мистера Обердорффера, что он принял твердое решение, немедля, предпринять соответствующие контрмеры против марсиан. Он был человеком терпеливым, но всякому терпению когда-то наступает конец.
В тот же вечер мистер Обердорффер принялся за работу. По пути домой он, в виде исключения, зашел пообедать в ресторан, он хотел, чтобы его мозг не загружали сейчас всякие зряшные мыслишки кухонного характера.
Поедая капусту с сосисками, он начал размышлять вслух, впрочем, достаточно тихо, чтобы не создавать неудобств другим посетителям.
Он начал с того, что резюмировал все, что читал о марсианах в научно-популярных журналах, а также все, что он там вычитал в области электричества, электроники и теории относительности.
Он нашел решение как раз к моменту, когда заканчивал свое порционное блюдо. Официанту, который подошел к столику осведомиться, чего бы он пожелал на десерт, он торжественно заявил:
— Это будет, субатомный антиинопланетарный супервибратов.
Что ответил на это официант — если вообще ответил — оставалось загадкой для будущих поколений.
Возвращаясь к себе, он продолжал так и сяк вертеть в голове возникшую идею. Уединившись в квартире, он отключил сигнал вызова (лампочка красного света вместо звонка), чтобы жильцы не беспокоили его по таким пустякам, как потекший кран или строптивый холодильник, и приступил к строительству своего субатомного антиинопланетарного супервибратора.
— Этот лодочный подвесной мотор послужит источником энергии, бормотал он себе под нос, предпринимая соответствущие действия. Но нужен генератор… На сколько вольт?
Он подсчитал, и трансформатор выдал ему нужное напряжение.
Серьезные трудности встретились, когда выяснилось, что для реализации задуманного прибора, требуется вибрирующая мембрана диаметром в двадцать сантиметров.
Но его выручила Армия Спасения.[4] Он как-то сразу подумал именно о ней и бродил по улицам, пока не натолкнулся на одну из активисток, обходившую местные кафе. Пришлось потратиться на тридцать долларов, чтобы убедить её расстаться со своим тамбурином.[5] Ему повезло, что она не устояла именно перед такой суммой, ибо это была вся наличность, которой он располагал. Правда, надо признать, что если бы она показала себя несговорчивой, то у него вполне могло появиться искушение вырвать вожделенный предмет у неё из рук и удрать, что неизбежно привело бы к тому, что мистер Обердорффер воссоединился со своим дружком в тюрьме. Затеяв это дело, он, несомненно, подвергался большим опасностям.
Он быстренько снял бесполезные для него металлические пластины с тамбурина, и тот отлично подошел к его прибору. Посыпав его слегка железными опилками и разместив между катодной трубкой и алюминиевой кастрюлей, слушившей сеткой, он отфильтровал лучи дельта, отделив ненужные ему, после чего вибрация опилок при работавшем моторе создала в режиме индукции нужные колебания.
В конце концов задержавшись на целый час относительно времени своего обычного отхода ко сну, мистер Оредорффер припаял последнее соединение и отступил на шаг, любуясь творением своих рук. Он удовлетворенно хмыкнул. Славно все же он поработал. Результаты должны были оправдать его надежды.
Мистер Обердорффер удостоверился, что окно, выходившее на вентиляционную трубу, широко открыто. Для испытания было необходимо, чтобы субатомная вибрация имела выход наружу, иначе её поле деятельности ограничилось бы только его квартирой. Но вырвавшись на волю, она за несколько секунд, как и электромагнитные волны, облетит весь мир.
Он налил горючее в бак мотора, закрутил на стартере шнур и приготовился дернуть… Но призадумался. Пока он трудился над своим детищем, марсиане так и шныряли по мастерской, но в данный момент их словно ветром сдуло. Нет, лучше уж он подождет, пока кто-то из них вновь объявится. Тогда он сможет сразу же убедиться в эффективности своего изобретения.
В ожидании пришельцев он прошел в другую комнату и достал бутылку пива из холодильника. Вернувшись, расположился поудобнее и стал, пока суть да дело, потягивать напиток мелкими глотками.
Где-то снаружи пробили часы, но мистер Обердорффер, натурально, их не услышал.
И вдруг появился марсианин верхом на верхней части его субатомного антиинопланетарного супервибратора.
