Браун Фредерик
Персона грата[1]
Так вот: жил да поживал некий Хенли, Ал Хенли, и если бы вы его увидели, то никогда бы не подумали, что от него может быть хоть какой-нибудь прок. А если бы еще узнали о его образе жизни, то тем более не подумали, что будете — если у вас хватит терпения дочитать эту историю до конца — благодарить его всю жизнь.
В этот день Ал был как всегда пьян. Он был пьян постоянно; его девизом было — ни дня без выпивки, хотя воплощать это стремление в жизнь с каждым днем становилось все труднее и труднее. Друзей он давно растерял, а приятели, у которых можно было бы одолжить наличных, избегали его. Он составил длинный список знакомых, полузнакомых и едва знакомых и день за днем методично обходил их в надежде разжиться хотя бы парой долларов. Если это удавалось, Хенли был счастлив. Но самым неприятным было то, что во время этих вынужденных марш-бросков он неизбежно трезвел, пусть не совсем, не до того опасного предела, когда промедление смерти подобно. В своем стремлении быть постоянно навеселе Хенли напоминал Алису в Зазеркалье: мчался изо всех сил для того, чтобы оставаться на месте.
Можно было, конечно, стать профессиональным нищим, но в положении Ала эта работа была сопряжена с непомерным риском: вместо кабака легко можно было загреметь в участок, где выпить, уж точно, не поднесут, хоть вешайся…
Хенли уже давно был на той стадии, когда день без спиртного был чреват лиловыми кошмарами, рядом с которыми белая горячка выглядела, как легкий насморк по сравнению с бубонной чумой. Он давно уже не боялся глюков, сопровождавших горячку. Если разобраться — что тут страшного? Ясно же, что все не настоящее, будто смотришь фильм ужасов. Другое дело лиловые кошмары. Но чтобы познакомиться с ними, необходимо поглощать виски в непомерных количествах, поглощать годами, а затем резко прекратить, как это бывает с теми, кто попадает за решетку.
Стоило Алу Хенли вспомнить про лиловый кошмар, как у него тут же затряслись руки. Правда, со стороны это не слишком бросалось в глаза, потому что в эту самую минуту он как раз тряс руку своего закадычного дружка, с которым встречался до этого аж два раза. Обе встречи сопровождались поглощением огромного количества «молочка от бешеной коровки», поэтому Хенли с полным основанием считал, что приходится встречному кем-то вроде молочного брата.
Давнего кореша звали Кид Иглстоун — рослый, с помятым лицом мужчина, бывший боксер, а ныне вышибала в забегаловке, где и состоялось их с Хенли знакомство. Впрочем, не стоит обращать на него внимание читателя, поскольку Кид не имеет никакого отношения к тому, что случилось с Алом Хенли. Кроме того, всего через полторы минуты он и вовсе сойдет со сцены: завизжит, будто его режут, грохнется в обморок и навсегда исчезнет из нашей повести.
Однако, объективности ради, нужно признать, что если бы Кид Иглстоун не завопил, как укушенный скорпионом, и не потерял сознание, то вы бы сейчас не сидели в своем кресле и не читали этот опус, а вкалывали бы под слепящими лучами зеленого солнца на гланитовом руднике планеты на краю Галактики. Большого удовольствия это занятие вам бы не доставило, и поверьте, что уберег вас от этого именно Ал Хенли. Кстати сказать, он и по сей день продолжает спасать всех нас. Ведь если бы Три и Девять вместо него унесли с Земли Иглстоуна, вся наша жизнь, возможно, пошла бы по-другому. А потому, не будьте к нему слишком суровы.
Три и Девять прилетели к нам с планеты Дар, второй (причем единственно пригодной для жизни) планеты уже упомянутого зеленого солнца на краю Галактики. Три и Девять — это, конечно, не полные их имена. На самом деле их звали 389057792 и 9869223, если перевести цифры, из которых состоят имена дариан, в десятеричную систему.
Я рассчитываю на вашу снисходительность, когда именую одного из пришельцев Три, а другого — Девять и принуждаю их в рассказе называть друг друга так же. На их снисходительность я рассчитывать не могу, поскольку дариане, именуя друг друга, называют номер полностью, и пропустить или перепутать цифру — это не просто грубость, а чудовищное оскорбление. Скажу в свое оправдание, что дариане живут значительно дольше, чем мы, и у них, в отличие от нас, достаточно времени, чтобы соблюдать этот громоздкий этикет.
В тот миг, когда Хенли восторженно тряс руку своего дружка Кида, Три и Девять парили приблизительно в миле над Землей. Ни о каком самолете, космическом корабле и даже о летающей тарелке не идет и речи. (Разумеется, я знаю, что такое летающие тарелки, и могу подробно вам о них рассказать, но только как-нибудь в другой раз, поскольку сейчас речь идет о дарианах.) Короче говоря, они довольно комфортабельно парили в некоем пространственно-временном объеме.
Вы, конечно же, спросите, что же это такое. Попытаюсь объяснить подоступнее. Дариане открыли (нам это еще предстоит сделать, если повезет), что Альберт Эйнштейн оказался прав на все сто процентов. Материя не может перемещаться со скоростью, превышающей световую, не превращаясь при этом в энергию. Сомнительное удовольствие — превратиться в энергию, не правда ли? Дариане были того же мнения и все-таки стали путешествовать по Галактике с суперсветовой скоростью.
Ученые Дара доказали, что можно перемещаться в пространстве с любой скоростью, если одновременно перемещаться во времени. Словом, движение должно происходить не в пространстве, как таковом, а в пространственно-временном континууме.[2] На пути от Дара к Земле дариане преодолели расстояние в 163 тысячи световых лет. И при этом они для компенсации на 1 630 веков сместились в прошлое. На обратном пути они, перемещаясь в пространстве со скоростью света, тоже сделают скачок на 163 000 лет в прошлое, то есть в конце концов окажутся в исходной точке этого пространственно-временного континуума. Таким образом, фактическое время их путешествия окажется равным нулю. Уф! Ну, теперь, надеюсь, вам все понятно?
Короче говоря, невидимый куб завис над Землей, конкретно в миле над Филадельфией. (Только не спрашивайте меня, почему именно над Филадельфией, я и сам не понимаю, почему они ее выбрали, и вообще не знаю, на кой черт им понадобилась именно Филадельфия…) Куб болтался над Филадельфией уже четвертый день. Все это время Три и Девять слушали местные радиопередачи и изучали наш язык. На четвертый день они уже могли свободно на нем изъясняться.
Естественно, что они не смогли ничего понять ни в нашей культуре, ни в наших взаимоотношениях. Ведь не думаете же вы, что мешанина из радиоконцертов, обрывков мыльных опер, примитивных сценок из ковбойских сериалов может дать подлинную панораму жизни планеты?
Да и по правде сказать, плевать они хотели на нашу цивилизацию; им просто нужно было выяснить, стоит ли опасаться землян как потенциального противника. Не приходится упрекать их за то, что потратив всего четыре дня, дариане пришли к выводу о нашей полной безобидности. Особенно, если признать, что они были абсолютно правы.
— Спускаемся? — спросил Три.
— Самое время, — ответил Девять.
И Три обвился вокруг пульта управления.
— Слушай, я же видел тебя на ринге! — горячо разглагольствовал Хенли. — У тебя настоящий талант, Кид! Будь рядом с тобой приличный тренер, ты бы высоко взлетел. Ладно, пошли промочим горло, а?
— А кто оплатит выпивку? Ты или я?
— М-м-м… Слушай, Кид, я сегодня не при деньгах, но мне позарез надо вмазать, а то загнусь… Ну, Кид, мы ведь друзья!
— Тебе сейчас виски, как акуле — шезлонг. Ты уже настолько бухой, что если не пойдешь проспаться, скоро увидишь чертей.
— Да я их и сейчас вижу, — ответил Хенли, — но они меня не колышат. Вон они, за твоей спиной маячат.
Пренебрегая здравым смыслом, Кид обернулся. И сразу с диким воплем рухнул, лишившись чувств. К ним приближались Три и Девять. А за их спиной расплывались нечеткие контуры гигантского куба, каждая грань которого была не меньше двадцати футов. Причем этот куб вроде и был реальностью, а с другой стороны, как будто бы и не существовал. Очертания его то проявлялись совершенно ясно, то исчезали,
