Но старик от души рассмеялся.
– Я пришлю тебе Моргейнину арфу, госпожа, дабы предавалась ты этому неподобающему занятию в свое удовольствие, – хотя я не вижу в музыке ничего неприличного!
В ту ночь Гвенвифар приснилось, будто рядом с нею стоит Артур, но змеи на его запястьях вдруг ожили и переползли на ее знамя и замарали его холодной мерзкой слизью… Королева проснулась, задыхаясь, хватая ртом воздух, у нее началась рвота; в тот день у нее не нашлось сил подняться с постели. Ближе к вечеру ее навестил встревоженный Артур.
– Не вижу, чтобы уединение пошло тебе на пользу, госпожа, – проговорил он. – И жаль мне, что не поехала ты в Камелот, где так безопасно! Я получил вести от королей Малой Британии: они загнали на скалы тридцать саксонских кораблей, а через десять дней выступим и мы. – Король закусил губу. – Хотелось бы мне, чтобы все это уже закончилось и все мы благополучно перебрались в Камелот. Помолись Господу, Гвен, чтобы мы и впрямь приехали туда живые и невредимые. – Артур присел на кровать рядом с женой, Гвенвифар завладела его рукою, но тут ненароком дотронулась пальчиком до змей на запястье – и, задохнувшись от ужаса, отдернула кисть.
– Что такое, Гвен? – прошептал Артур, прижимая жену к себе. – Бедная моя девочка, все сидишь взаперти – вот и расхворалась… этого я и страшился!
Гвенвифар отчаянно пыталась сдержать слезы.
– Мне приснилось… приснилось… ох, Артур, – взмолилась она, резко усаживаясь на постели и отбрасывая покрывала, – как ты только допускаешь, чтобы мерзкий змей подгреб под себя все, как в моем сне… у меня от одной этой мысли сердце разрывается. Посмотри, что я для тебя приготовила! – Она соскочила с кровати как была, босиком, к ткацкому станку. – Видишь, оно почти закончено; еще три дня – и я завершу свой труд…
Артур обнял жену за плечи, притянул ее ближе.
– Горестно мне, что все это так много для тебя значит, Гвенвифар. Мне страшно жаль. Я возьму это знамя в битву и подниму его рядом со стягом Пендрагона, если захочешь, но не в моей власти отречься от принесенной клятвы.
– Господь покарает тебя, если ты сдержишь клятву, данную языческому племени, а не Ему, – воскликнула королева. – Он накажет нас обоих…
Артур отвел в сторону цепляющиеся за него руки.
– Бедная моя девочка, ты расхворалась, ты чувствуешь себя несчастной, – это и неудивительно, в таком-то месте! А теперь, увы, отсылать тебя слишком поздно, даже если ты и согласишься; очень может быть, что между Каэрлеоном и Камелотом рыщут саксонские банды. Попытайся успокоиться, любовь моя, – промолвил он, направляясь к двери. Гвенвифар бросилась за ним и удержала мужа за руку.
– Ты на меня не сердишься?
– Сердиться – на тебя? Когда ты так больна и изнервничалась? – Артур поцеловал жену в лоб. – Но более, Гвенвифар, мы к этому разговору возвращаться не будем. А теперь мне нужно уйти. Я жду гонца; он может прибыть с минуты на минуту. Я пришлю Кевина, чтобы сыграл вам. Музыка тебя приободрит. – Он еще раз поцеловал королеву и ушел, а Гвенвифар возвратилась к знамени и принялась лихорадочно, точно одержимая, заканчивать работу.
На следующий день, ближе к вечеру, появился Кевин, с трудом влача изувеченное тело и тяжко опираясь на палку; благодаря переброшенной через плечо арфе он более чем когда-либо походил на чудовищного горбуна: именно так смотрелся его силуэт на фоне двери. Гвенвифар почудилось, что гость с отвращением поморщился, и внезапно она увидела свою комнату его глазами: повсюду разбросано всевозможное женское барахло, воздух спертый… Кевин воздел руку в благословляющем жесте по обычаю друидов, и Гвенвифар так и передернулась: от почтенного Талиесина она, так и быть, такое приветствие примет, но жест Кевина отчего-то внушил ей безоглядный ужас, как если бы бард задумал заколдовать ее и ребенка при помощи языческого чародейства. Королева украдкой перекрестилась, гадая, заметил ли это гость. Болезненно скривившись, – или так показалось Гвенвифар? – арфист снял арфу с плеча и установил ее на полу.
– Удобно ли тебе, мастер Арфист? Не принести ли чашу вина, смягчить горло перед тем, как ты споешь? – спросила Гвенвифар, и Кевин принял подношение достаточно учтиво. Затем, приметив на станке знамя с крестом, спросил у Элейны:
– Ты ведь дочь короля Пелинора, верно, госпожа? Ты ткешь знамя для отца?
– Руки Элейны трудились над ним столь же много, как и мои, однако знамя это – для Артура, – поспешила ответить Гвенвифар.
Звучный голос Кевина звучал так отстраненно, как если бы он снисходительно хвалил неумелые попытки ребенка, впервые взявшего в руки прялку.
– Красивая вещь; такая роскошно будет смотреться на стене в Камелоте, когда ты туда переберешься, госпожа, но я уверен, что Артур станет сражаться под знаменем Пендрагона, как Артуров отец – до него. Но дамам разговоры о битвах немилы. Не сыграть ли мне? – Кевин коснулся струн – и арфа запела. Гвенвифар зачарованно внимала; служанка подкралась к двери и тоже заслушалась: и ей тоже перепала толика королевского дара. Кевин долго играл в сгущающихся сумерках; наслаждаясь музыкой, Гвенвифар словно перенеслась в мир, где не имели значения ни язычество, ни христианство, где не было ни войны, ни мира, но лишь дух человеческий пламенел на фоне непроглядной тьмы, точно неугасимый факел. Когда же перезвон струн умолк, Гвенвифар не смогла вымолвить ни слова, и в наступившем безмолвии тихо плакала Элейна.
– Словами не передашь, чем мы тебе обязаны, мастер Арфист, – помолчав, выговорила она. – Я могу лишь сказать, что запомню эту музыку на всю жизнь.
Мгновение кривая усмешка Кевина казалась злой издевкой над ее переживаниями и над его собственными чувствами.
– Госпожа, в музыке тот, кто дарит, получает не меньше, чем тот, кто слушает. – И, повернувшись к Элейне, Кевин добавил:
– Вижу, у тебя арфа госпожи Моргейны. Так что тебе ведома истина моих слов.
Элейна кивнула.
