больше ни глотка вина, ни капли травки! Правда, видение чудовищного колеса было вызвано рассказом Сирано о способах экзекуции, существовавших во Франции в его времена. Преступника распинали на огромном колесе, а затем палач железным прутом переламывал ему руки и ноги, превращая их в кровавое месиво. Тела казненных подвешивали в цепях на торговых площадях, они гнили и плоть падала наземь. Внутренности бросали в огромные чаны, дабы напомнить грешникам о неминуемом возмездии.
— На улицах стоял смрад от нечистот, мисс Галбира. Неудивительно, что богатые люди с ног до головы орошали себя духами.
— Мне кажется, скорее потому, что они редко мылись.
— Может быть, — согласился француз. — Кажется, они действительно мылись не очень часто. Бытовало мнение, что это вредно для здоровья и не по-христиански… И я жил там, как все — бездумно и естественно, как рыба в воде. Но здесь — элас! — где носят так мало одежды, где вода всегда под рукой, где люди живут так тесно, — здесь не выносят запаха немытого тела и приходится приобретать новые привычки. Должен признаться, что я сам не очень привередлив, но несколько лет назад я встретил женщину, которую полюбил страстно… так же, как когда-то кузину Мадлен. Ее звали Оливия Ленгдон…
— Вы имеете в виду жену Сэма Клеменса?
— Да. Но ни теперь, ни тогда это обстоятельство меня не смущает. Я знал, что он был великим писателем Нового Света — Оливия порассказала мне многое из того, что случилось на Земле после моей смерти — но какое отношение это имело к нам? Мы отправились с ней вниз по Реке и внезапно попали в классическую ситуацию, погубившую многих: мы встретили ее земного супруга.
— И вот, с этого момента, хотя я еще был увлечен ею, страсть моя начала остывать. Мы уже докучали друг другу, раздражались, но так и должно быть, ведь верно? Здесь зачастую встречаются мужчины и женщины не только разных национальностей, но и разных эпох. Что может быть общего у человека семнадцатого столетия с выходцем из девятнадцатого? Правда, иногда такие пары хорошо ладят друг с другом, но бывает, что ко всему добавляется еще и различие темпераментов. Чаще всего они расстаются.
— Мы с Ливи находились далеко отсюда, когда я узнал о постройке судна. Толковали об упавшем железном метеорите, но я даже не мог вообразить, что он попал в руки Сэма Клеменса. Мне захотелось примкнуть к этим людям… я мечтал вновь почувствовать в ладонях холод стального клинка… Вот поэтому, дорогая мисс Галбира, мы прибыли в эти места. Потрясение оказалось чудовищным, особенно для Сэма. В какой-то момент я даже испытывал к нему сострадание и жалел, что разрушил этот союз. Но, говоря по правде, он и на Земле не был прочным и безоблачным. Оливия не высказала желания оставить меня ради Клеменса, хотя наша привязанность друг к другу уже остывала. И тем не менее… тем не менее, она мучилась, словно была повинна в том, что не любила его. Как странно — там, на Земле, их соединяло глубокое чувство… потом они оказались во власти столь же глубоко скрытой враждебности. Она рассказывала, что во время своей болезни — последней болезни — она не позволила ему навестить ее в госпитале. Она жаловалась на невнимательность Сэма… его преступную небрежность, послужившую причиной смерти их сына. Я заметил, что все это было давно и на другой планете. Почему же она так долго таит в сердце эту боль? И какое значение это имеет сейчас? Не мог же малыш… Забыл его имя…
— Ленгдон, — напомнила Джил.
— Малыш не мог воскреснуть здесь после смерти… Да, говорила она, ей с ним никогда не увидеться. Ему было только два года, а тут воскресали дети старше пяти лет. Может быть, малютки находятся где-то в другом месте, в другом мире? Но если бы даже он очутился здесь, разве могли они встретиться? А если бы встретились, то что тогда? Представьте, он — уже взрослый человек и совершенно забыл о ней. Она для него чужая… И один Бог знает, что бы из него вышло. За эти годы он мог превратиться в каннибала или индейца… который не знает ни слова на английском и не умеет вести себя за столом.
— Так мог сказать Марк Твен, — усмехнулась Джил, — но не его жена.
Сирано тоже усмехнулся.
— Да, она этого не говорила. Я пересказал на свой лад. Но, кроме неожиданной смерти малыша, было много другого. Сейчас я не виню Клеменса. Он — писатель, витающий в мире своих фантазий, а это часто уводит от действительности. Я и сам таков. В тот роковой день он не заметил, что с мальчика упало одеяльце, и он открыт ледяному ветру. Сэм машинально правил лошадьми, что везли их сани, и пребывал в стране своего воображения… Оливия же уверена, что дело не в рассеянности. Он никогда не думал и не заботился о малыше. Еще до его рождения он мечтал о дочерях. Странная прихоть для мужчины, не правда ли?
— Что ж, эта прихоть делает ему честь, — живо отозвалась Джил. — Но справедливости ради замечу, что стремление иметь детей всего лишь невропатологическое средство от одиночества. Однако в нем, по крайней мере, нет ненавистного мужского шовинизма…
— Вы должны понять, — перебил ее Сирано, — что Оливия не осознала полностью все то, что случилось с ней на Земле. Во всяком случае, так она утверждает. Я же думаю, что она стыдится своего прошлого и потому скрывает его в самых глубоких тайниках души. Здесь она стала почти наркоманкой… Жвачка Сновидений, вы понимаете… Жвачка возвращала ее в мир естественных чувств… И в результате любовь к Клеменсу превратилась в ненависть.
— Она еще не отказалась от наркотиков?
— Отказалась. Теперь Жвачка только выводит ее из равновесия. Чудовищный опыт! У нее и сейчас бывают страшные и фантастические галлюцинации.
— С наркотиками лучше покончить, — заметила Джил, — но только по своей воле. Хотя…
— Да?
Джил поджала губы.
— Мне не подобает быть слишком суровым критиком. У меня была гуру — прекрасная, умнейшая и лучшая женщина из всех, кого я знала — но и она не могла меня удержать от стремления к… — Джил вздрогнула. — Лучше не вспоминать; слишком все это было страшно, нет — даже чудовищно. Вот почему я не могу никого и ни за что осуждать. А вдруг меня снова потянет к Жвачке? Я не верю проповедникам Церкви Второго Шанса, которые утверждают, что она абсолютно безопасна. Я вообще не верю людям, признающим истиной только собственные религиозные убеждения и не уважающим чужих.
— Я был вольнодумцем, либертином, как мы себя называли, но сейчас — не знаю… — задумчиво произнес Сирано. — Возможно, Бог все-таки существует. Ведь кто-то должен нести ответственность за этот мир?
— На сей счет имеется множество гипотез, — ответила Джил. — Не сомневаюсь, что вы уже обо всех наслышаны.
— Да, им нет конца, — согласился Сирано. — Но я надеюсь услышать от вас новую.
15
В разговор вмешались подошедшие гости. Джил замолчала, отошла в сторону, высматривая новых собеседников. Все коктейли и вечеринки — что на Земле, что в Мире Реки — похожи друг на друга: в гаме музыки и чужих разговоров болтаешь то с одним, то с другим, пока не обойдешь всех; если же наткнешься на интересного собеседника, то приходится идти на всякие ухищрения, чтобы поговорить с ним без помех.
В молодости на таких вечеринках Джил зачастую кем-то увлекалась. Правда, это чаще происходило под хмельком или в легком дурмане от травки, когда легко поддаешься обаянию ума или красивой внешности. Похмелье кончалось, наступало разочарование.
Вокруг нее все были молоды — в этом мире все выглядели двадцатипятилетними. На самом деле, ей уже шестьдесят один, а некоторым — за сто тридцать. Самым юным — не меньше тридцати шести.
Если верно, что с возрастом приходит мудрость, то это качество должно было проявиться здесь во всем блеске. Правда, на Земле данный постулат не подтвердился. Трудно не ощущать воздействия жизненного опыта, однако многие ухитрялись воспользоваться им лишь в минимальной степени. Кое-кто из стариков, которых она знавала, обитал в том же мире безусловных рефлексов, что и пятнадцатилетние
