открылась дверь.
– Лорд Уэссингтон, минуточку, пожалуйста, – раздался голос Мег. Граф быстро повернулся. Надежда! Он уже много раз заходил в этот дом, чтобы узнать, нет ли вестей от Джейн, и до сих пор Мег не произнесла ни единого слова.
– В чем дело, Мег?
– Просто хотела сказать… хотела сказать, что очень сожалею о ваших неприятностях. – Мег спустилась по ступенькам. – Невыносимо видеть вас таким расстроенным. Могу я чем-нибудь помочь?
– Можете открыть секрет: куда она уехала?
– Не знаю, сэр. Честное слово, не знаю.
– Но ты же провела с Джейн столько времени. Куда она могла отправиться? Не может быть, чтобы она хотя бы не намекнула.
– Право, сэр, я и сама часто ломаю голову, но не могу придумать ровным счетом ничего. Если бы мы с Джоном хоть что-нибудь узнали, то и сами немедленно поехали бы к леди. Я так хочу помочь!
– Так пообещай же, что дашь мне знать, как только услышишь что-нибудь дельное.
– Честное слово, сэр. Если леди Джейн даст о себе знать, я тут же вам сообщу.
– Спасибо.
Не замечая ничего вокруг, Филипп поднялся в экипаж. Возница взял в руки поводья. Решение пришло внезапно. Надо ехать в контору Тамбертона.
Секретарь немедленно объявил о визите графа Роузвуда, и Филиппа тут же пригласили в кабинет. Адвокат перегнулся через стол и крепко пожал протянутую руку.
– Есть новости?
– Ни единого слова. А у вас? – Тамбертон покачал головой.
– Мне очень жаль, Филипп. А что говорит сыскное агентство?
– Молчит, – со вздохом признался Филипп. – Я даже снова послал человека в Портсмут, хотя и не верю, что они могли уехать туда.
– Не теряй надежды, Филипп. Рано или поздно все выяснится.
Филипп выглядел таким несчастным и разбитым, что адвокату захотелось подойти и сочувственно обнять беднягу. Однако на глазах клерков он не мог позволить себе подобную вольность.
Граф медленно, тяжело поднялся. В тридцать один год он ощущал себя дряхлым стариком.
– До свидания, сэр. Если что-нибудь узнаете, немедленно сообщите.
– Непременно.
Филипп вышел на улицу и удивился: солнце ярко светило, и день катился своим чередом, словно все вокруг оставалось в полном порядке. Но ведь в ту ужасную ноябрьскую ночь мир разрушился и жизнь полетела в пропасть. На следующий же день Уэссингтон вернулся в Лондон, однако Джейн и Эмили исчезли. Испарились. С собой они взяли лишь кое-какую одежду и немного денег. А Филиппу оставили короткую записку.
Граф опустил руку в карман и вынул письмо. Он давным- давно выучил его наизусть, но хотелось увидеть любимый почерк.
«Дорогой Филипп.
Покидаем тебя с величайшим сожалением. Мы с Эмили обсудили свое положение и решили, что остаться не можем. Ни в Лондоне, ни в Роузвуде. Мы обе никому не нужны. Никто нас не любил и не любит, и никому не приходит в голову о нас позаботиться. Так что, возможно, даже к лучшему, что в это отчаянное время мы останемся вдвоем и будем заботиться друг о друге.
Мне очень хотелось, чтобы отношения между нами сложились иначе. Боюсь, что полюбила тебя уже в самую первую нашу встречу, но, к сожалению, этой любви оказалось недостаточно. Сердце разбито! Иногда кажется, что оно может просто остановиться.
Надеюсь, тебе удастся найти то, что ты отчаянно ищешь всю жизнь и что ни я, ни Эмили так и не смогли тебе дать.
С любовью, Джейн».
– О, Джейн, где же ты? – прошептал Филипп и осторожно провел пальцем по строчкам, словно очертания букв могли подсказать, куда уехала любимая.
Дома графа встретили холодные, враждебные взгляды слуг. Никто из них не знал, почему леди так внезапно исчезла вместе с девочкой. Однако репутация лорда вовсе не исключала, что он вполне мог сотворить что-нибудь ужасное и оскорбить обеих. Филипп ни разу не пытался никого переубедить и ни разу ни перед кем не извинялся. Единственное, что имело для него значение, это мнение самой Джейн и ее отношение к случившемуся.
Войдя в кабинет, граф просмотрел стопку свежей корреспонденции. Первым попалось на глаза короткое, сухое сообщение Ричарда о состоянии дел в поместье. Управляющий был одним из тех немногих, кто знал, что именно произошло страшной ночью – возможно, со слов Грейвза. С тех пор сам тон обязательных регулярных отчетов ясно показывал, что ни о каком продолжении товарищеских отношений не может быть и речи.
Уэссингтон раздраженно отбросил письмо в сторону и бегло просмотрел остальную корреспонденцию. Самым последним оказался конверт, подписанный аккуратным женским почерком. Филипп с любопытством сломал печать и взглянул на ровные, по-ученически старательные строчки. Подпись гласила: «Элизабет Керью». Имя ни о чем не говорило, но граф все же начал читать:
«Лорд Уэссингтон.
Сомневаюсь, что вы меня помните, но я сопровождала Джейн во время ее визита в Лондон прошлой весной – тогда, когда состоялась помолвка. Недавно к нам приезжал ваш посыльный, который очень упорно пытался выяснить, где в настоящее время может находиться леди Уэссингтон. Думаю, мне удастся помочь в настойчивых поисках. Дело в том, что у Джейн есть маленький домик, который она унаследовала от матери много лет назад…»
От волнения сердце Филиппа едва не выскочило из груди. Вот это действительно нечто стоящее. Впервые за несколько месяцев безуспешных блужданий появилась пусть и тонкая, но вполне явственная нить.
Джейн помешивала суп. Попробовала и одобрительно кивнула:
– Очень даже неплохо.
Словно соглашаясь, младенец, так заметно увеличивший ее фигуру, ощутимо толкнул.
– И ты тоже так считаешь? – С рассеянной полуулыбкой Джейн слегка потерла то место, в которое только что угодила крошечная ножка. Малыш уже рвался из темноты материнского чрева на белый свет.
В последнее время Джейн полюбила работать на кухне и успела добиться заметных успехов. Приготовление даже самых незатейливых блюд дарило ощущение покоя и стабильности, уюта и домашнего тепла. Жаль, что раньше она никогда не занималась этим чудесным делом. Миссис Хиггинс обучила молодую госпожу основам домашнего хозяйства и поспешила к тяжело больной сестре. Так Джейн и Эмили и остались одни в маленьком уединенном домике на берегу моря, предоставленные самим себе и собственным заботам. Отъезд домоправительницы оказался лучшим из всего, что могло произойти.
Теперь дни были до отказа наполнены простыми житейскими занятиями: готовкой, уборкой, стиркой, шитьем. Бесконечные дела и постоянный физический труд заполняли все время и приносили здоровую усталость, так что на сожаления и размышления о правильности принятого решения не оставалось ни минуты.
Джейн и Эмили чувствовали себя вполне счастливыми – во всяком случае, настолько, насколько каждая из них верила в возможность счастья в тех условиях, в которых они оказались волей судьбы. И даже то обстоятельство, что после страшного события Эмили приходила в себя не так быстро, как хотелось бы, не играло особой роли. Дни текли словно бесконечная река. На полное выздоровление разума и души оставалось вполне достаточно времени. А если говорить о младенце, который должен был появиться на свет через пару недель, а может быть, и раньше, то его ждал любящий, согретый нежностью и заботой дом. Скорее всего этому ребенку предстояло расти в очень скромной обстановке, без особняков, слуг, собственных пони и дорогих нарядов, но зато каждый день жизни обещал принести ему счастье и ласковую заботу матери и старшей сестры.
Как всегда, мысль о том, что Филипп так и не узнает о рождении своего второго ребенка, наполнила душу сожалением и чувством вины. Джейн постаралась не думать о грустном. Что изменилось бы, если бы муж узнал о грядущем событии? Ему все равно ни до чего нет дела. Он отверг первую дочь, не чувствуя по отношению к ней ни симпатии, ни ответственности. И к этому ребенку холодный лорд отнесся бы точно так же.
В голове закружились терзающие безжалостной яркостью и откровенностью образы. Лондонский сезон был в полном разгаре: балы, приемы, театры, развлечения, женщины. Так много женщин… интересно, Маргарет все еще его постоянная любовница? А есть ли другие? Образы терзали душу и разбивали сердце. Джейн даже зажмурилась, всеми силами пытаясь прогнать жестокие видения.
Как мог Филипп вести себя настолько безжалостно и равнодушно? Как сама она могла оставаться такой наивной, слепой дурочкой? И как после всего, что произошло, можно до сих пор любить этого странного, ненадежного, непредсказуемого человека?
– Мутная вода, – раздражено пробормотала Джейн. – Хватит думать, хватит мучить себя.
Ребенок снова толкнул. Джейн глубоко вздохнула, медленно опустилась на стул возле небольшого кухонного стола и положила голову на руки. В эту минуту в дверь настойчиво постучали. Посетители появлялись редко, особенно в столь поздний час. Здесь, на морском берегу, соседей было мало, а деревня располагалась не близко. Стук повторился, однако Джейн не нашла в себе сил встать и подойти к двери.
– Эмили, будь добра, посмотри, кто там. Послышались быстрые шаги девочки, потом раздался скрип открывшейся двери, прозвучало короткое приветствие. От удивления и неожиданности Джейн едва не задохнулась.
– Здравствуй, папа. – Эмили бесстрастно смотрела на отца. В простой дорожной одежде он казался совсем иным: старше, серьезнее, печальнее.
– Здравствуй, Эмили. – Филипп с трудом проглотил застрявший в горле комок. Дочь так изменилась, что поначалу он даже не узнал ее. Взрослые, серьезные голубые глаза казались слишком большими на заострившемся бледном личике. Прекрасные темные волосы коротко острижены и зачесаны назад. В черной рубашке и черных штанишках
