Как показала предварительная разведка, база находилась в центре совершенно плоского лавового поля несколько сот километров в диаметре. По сравнению с уже встречавшимися нам базами противника, эта выглядела довольно примитивно, но подобраться к ней незаметно не было никакой возможности. Мы намеревались внезапно выскочить из-за горизонта на полном тормозном ускорении, до базы оставалось бы пятнадцать «щелчков», одновременно с четырех противоположных направлений и с божьей помощью ухнуть прямо на голову врагу, разя направо и налево из всех стволов. Спрятаться там будет негде.
Это меня, конечно, не беспокоило. Хотя совершенно отрешенно я подумал, что лучше было бы не принимать таблетку.
Мы перешли на горизонтальный полет на высоте в один километр и помчались вперед. Скорость наша далеко превосходила местную скорость убегания, поэтому постоянно делались коррекции, дабы не отправиться в межзвездный перелет. Поверхность проплывала под нами в смутном сером свечении: мы отбрасывали это свечение, называемое псевдочеренковским и происходившее от работы тахионного выхлопа. Скалы проносились под нами и исчезали, покидая нашу реальность и уходя в свою собственную.
Наша неуклюжая «колесница» мчалась таким образом еще минут десять. Потом заработал носовой двигатель, нас рвануло вперед, глазные яблоки немедленно попытались покинуть предназначенные им орбиты.
– Приготовиться к выброске, – сказал металлический женский голос компьютера. – Пять, четыре…
Лазеры вдруг открыли огонь, миллисекундные вспышки, подобно стробоскопу, вырывали местность внизу из темноты и снова погружали ее обратно в темноту. Местность вся была усыпана скалами и мелкими трещинами, словно оспинками. Мы снижались.
– Три… – на этом отсчет и прекратился. Ослепительная вспышка, горизонт куда-то провалился, хвост нашей посудины ткнулся в поверхность, и мы покатились, во все стороны летели куски корабельных конструкций и оторвавшиеся десантники. Наконец, после продолжительного скольжения по скальному грунту, мы остановились, и я попытался освободиться, но ногу мне придавила рама. Страшная боль и треск, когда балка переломила мне кость. Засвистал воздух, покидая поврежденный костюм. Потом свист прекратился – заработала аварийная система. Еще больше боль, и уже больше не было боли, и я откатился в сторону, обрубок ноги тащил за собой полосу крови, которая замерзла блестящей черной лентой на тусклой черной скале. Во рту был медный привкус, и перед глазами встал красный туман, потом туман стал коричневым, как речной ил, потом почти черным, и я потерял сознание. «Таблетка сработала, как ей и полагалось, – подумалось напоследок. – Это не так уж и страшно».
В задачу боекостюма входит спасти как можно большую часть вашего тела. Если поражена рука или нога – одна из шестнадцати острых, как бритва, диафрагм немедленно закрывается с силой гидравлического пресса, аккуратно отсекая пораженную конечность и запечатывая обрубок, прежде чем вы умрете от взрывной декомпрессии. Потом медсистема прижигает рану, восстанавливает потерю крови и наполняет вас химической природы счастьем и препаратом «антишок». Таким образом, вы или благополучно умрете через некоторое время, или, если ваши товарищи выиграют бой, будете доставлены в лазарет корабля.
Этот раунд мы выиграли, пока я безмятежно спал, закутанный одеялом темноты. В себя я пришел уже в лазарете. Лазарет был переполнен. Я лежал посередине длинного ряда коек. Обитатель каждой койки был по крайней мере на три четверти (или того меньше) спасен аварийной системой боекостюма. Два корабельных врача внимания на нас не обращали, они стояли у залитых светом операционных столов, погруженные в свой кровавый ритуал. Я щурился от яркого света, и поэтому кровь на зеленых балахонах врачей можно было принять за потеки машинного масла, распотрошенные тела – за странные мягкие машины, которые доктора чинили. Только машины эти вдруг громко вскрикивали во сне, и механики бормотали успокаивающе, пока сами усердно работали своими вымазанными в масле инструментами. Я посмотрел на них и заснул, несколько раз просыпался, – и все время в другом месте.
Наконец я проснулся в обыкновенной противоперегрузочной камере. Я был пристегнут ремнями к койке, в тело мое входили трубки искусственного питания, повсюду были налеплены электроды- биосенсоры, но врачей поблизости не наблюдалось. Кроме меня в комнате была только Мэригей, она спала на соседней койке. Правая рука у нее была ампутирована чуть выше локтя.
Я не стал ее будить, просто смотрел на нее довольно долго и старался разобраться в том, что чувствовал. Старался избавить свое восприятие от воздействия транквилизаторов. Я смотрел на культю руки Мэригей, но ничего не чувствовал – ни сочувствия, ни отвращения, ничего. Я попытался заставить себя почувствовать хоть что-нибудь – безрезультатно. Как будто рука у нее всегда такая и была. Отчего так получалось? Воздействие наркотиков? Гипнокондиционирование? Или любовь? Сейчас я ничего не мог сказать.
Глаза Мэригей вдруг открылись, я понял, что она Уже давно проснулась и давала мне возможность прийти в себя.
– Привет, поломанная ты кукла, – сказала Мэригей.
– Как… как ты себя чувствуешь? – Какой умный вопрос!
Она приложила пальцы к губам и шевельнула ими, словно целовала, – знакомый жест.
– Ничего не соображаю. Хорошо, что мы уже больше не воюем. – Она улыбнулась. – Они тебе уже сказали? Мы направляемся на Небеса.
– Нет, но я так и думал… или Земля, или Небеса.
– Лучше на Небеса. – (Хм, еще бы!) – Скорее бы мы уже добрались.
– А долго еще? – спросил я. – Долго нам еще идти? Она перевернулась и посмотрела на потолок.
– Кто его знает? Ты ни с кем не говорил?
– Я только что проснулся.
– Они нам раньше не потрудились сообщить. Дан новый приказ. Крейсер получил назначение. Из четырех заданий. Нам придется выполнить все четыре по очереди. И только если потери сделают выполнение задания невозможным, будет признано практичным вернуться.
– В каком же это размере?
– Мне самой интересно. Мы уже наверняка потеряли добрую треть состава. Но тем не менее направляемся к Альфе-7. Мусорный рейд.
Это был новый разговорный термин, означавший акцию с целью захвата техники тельциан и живого пленного, если будет возможно.
В дверь стукнули, и в камеру вплыл доктор Фостер. Он всплеснул руками:
– Как, вы все еще в отдельных кроватях? Мэригей, я думал, ты уже полностью поправилась. – Док отличался поразительной терпимостью к страдающим гетеросексуальностью. Он осмотрел культю Мэригей, потом мою. Он вставил нам в рот по термометру, и теперь мы уже не могли разговаривать. Когда он заговорил, голос у него был серьезный.
– Я не намерен приукрашивать действительность. Вас и так уже пропитали «веселой микстурой» по завязку, и по-настоящему значения своей потери вы сейчас не осознаете. Но пока я этого делать не буду – до прибытия на Небеса. У нас еще двадцать один пациент с ампутацией, и нам не справиться с вами, если вас накроет психоз. Поэтому радуйтесь миру на душе, пока есть возможность. А вы – в особенности, если хотите оставаться потом вместе. Протезы, что вы получите на Небесах, – очень хорошие протезы, но только всякий раз, когда ты случайно взглянешь на его механическую ногу, а ты – на ее механическую руку, вы оба подумаете, что второму повезло больше, и вам не избавиться от памяти, боли и чувства потери… Через неделю, может статься, вы уже и слова друг другу не скажете хорошего. Может, так до конца жизни и промучаетесь, грызя друг друга. Или вам удастся пройти сквозь это, и вы будете поддерживать друг друга. Только не лгите сами себе, если ничего не выйдет.
Он проверил показания термометров, сделал пометку в блокноте.
– Имейте в виду, доктор знает, что говорит. Даже если он и несколько странный по вашим старомодным представлениям.
Он вытащил термометр у меня изо рта и легонько шлепнул по плечу. То же самое и с Мэригей. Полная непредвзятость. Выходя, он обернулся:
– Погружение в коллапсар через шесть часов. Медсестра доставит вас в емкость.
