строгая воинская суета, как и бывает при смене стражи.
Бал-Гаммаст со всеми вместе ждал, когда кончится обряд. Луна стояла высоко, яркие, крупные звезды стелились низко, от солдатских костров плыл нестройным гомон, а здесь, у шатра, ни слово, ни какой-нибудь резкий звук не дырявили душное полотно ночи. Невесть откуда пришли к царевичу затейливые мысли, никем не сказанные и не написанные, однако ж посетившие его, как путники посещают заброшенный дом, не спрося разрешения у сгинувших неведомо когда хозяев. Бал-Гаммаст почуял на языке неприятный кислый привкус ломающегося времени. До полуночи победа владела землей Алларуад, после полуночи придет мутное колыхание черноты, приторный аромат падения. Кто сказал, что металл не пахнет? Просто его запах не хочется чувствовать. Полночь. Полночь над полем недалеко от славного города Киша делит сезоны бесконечно долгой судьбы, словно межевой знак кудуррат, указывающий границы двух земельных наделов. Как долго В Царстве стояла благословенная сушь! В полночь оборвется струна, придет сезон краткого и беспокойного зноя, а вслед за ним явятся дожди, ветра и холод. Где-то далеко на Полночь, за горами и за другими горами, за пустыней и за великими реками, говорят, лед падает с неба, когда землей – правит холодный сезон. Они там, в месяцах и месяцах пути, называют это словом «зима».
В стране Алларуад не бывает зим, но царевич почувствовал, что это такое – зимний ветер, холоднее льда... у самого сердца.
Первосвященник выглянул наружу.
– Государь Донат зовет вас всех.
Отцовское лицо бледно, лоб испещрили капельки пота, одежда заляпана кровью. Ему некогда было переодеться? Или незачем...
– Объявляю... волю Того, кто во дворце. Мой... старший сын... Апасуд... наследует венец государя в Баб-Аллоне и во всей земле Алларуад, а ему наследуют... дети его. Если детей... у Апасуда не будет, ему наследует... мой младший сын, Бал-Гаммаст. А Бал-Гаммасту наследуют дети... его. Если детей... у Бал- Гаммаста не будет... ему наследует... дочь моя... Аннитум. А после Аннитум... наследуют ее... дети.
Царь перевел дыхание.
– Ты успеваешь?
– Да, великий отец мой государь. – Роль писца в таком деле взялся выполнять сам первосвященник.
– Детям моим... Бал-Гаммасту и Аннитум... следует быть лугалями в старых и славных городах. Когда войдут... в возраст совершеннолетия... пусть царевич Бал-Гаммаст... уйдет из столицы... в Урук... и там правит под рукой Апасуда., до смерти своей или до воцарения. А царевна... Аннитум... пусть уйдет из столицы... в Баб-Алларуад... и там правит под рукой Апасуда... до смерти своей... или до воцарения.
Царь замолчал надолго, собираясь с силами. Кадык его ходил ходуном. Глаза были полузакрыты. Никто не осмелился прервать молчание. Наконец вновь зазвучал голос государя.
– Вы, эбихи, братья силы... слушайте мою волю. Уггал Карн из черных останется в Баб-Аллоне оборонять... Ту, что во дворце... и моих детей... Асаг... возьми пехоты ночи... одну тысячу мечей... своих конников... очисти Барсиппу... потом... будешь лугалем Баб-Алларуада, а потом станешь правой рукой... дочери моей... Рат Дуган и Лан Упрямец... вам... надлежит очистить Киш, Сиппар, Иссин... Эреду, Ниппур, Лагаш, Ур... весь Полдень Царства... Потом сядете лугалями... Рат... ты – в Ниппуре... Лан... ты – в Лагаше... Старые города Киш... Эреду... Ниппур... да будут лишены прав кидинну... на десять солнечных кругов... старый город Лагаш... если откроет ворота... да будет прощен... если не откроет... та же мэ... Творец... влейте... мне в рот... вина. Лан Упрямец протянул ему тяжелую глиняную чашу, покрытую лазурью, до краев наполнив ее вином. Эбих не подчинился царю. Апасуд:
– Отец сказал – прямо в рот!
Эбих молча держал чашу над грудью угасающего владыки. Тот скрестил свой взгляд со взглядом полководца и зашелся хриплым хохотом:
– Правильно, Лан... правильно... дай Творец крепких мальчиков твоей жене...
Отцовская ладонь медленно поднялась, пальцы приняли чашу у эбиха и понесли ее к губам. Рука не дрожала. Ни капли вина не расплескалось. Чаша, опустев, полетела в сторону.
– Урук виновен не меньше других... убили... моего лугаля... старика... Энмеркара... хотел послать Маддана, хорошо, не послал... да... но они – твердыня Полдня. Лишаю старый город Урук... права кидинну... на один круг солнца... посылаю туда... кого? Никого больше... у меня не осталось...
Царь слабел. Его воля удерживала в повиновении все меньшую и меньшую часть тела, мыслей, слов.
– Да... разве только... волей своей... дарую сан эбиха энси Уггал-Банаду... он и будет лугалем Урука... очистив его... да... потом... станет правой рукой сына моего Балле... царевича Бал-Гаммаста... да... Первосвященник... впиши имена их всех, кто слышал меня... вписал? Теперь... отпускаю вас всех... желаю... один...
У военачальников – каменные лица. Гораздо позже Бал-Гаммаст узнает, что его отец должен был умереть, не выходя из шатра и тем более не творя дакката. Еще тогда, когда войско пело энган. Так сказал лекарь. Но у государей – странная мэ. То ли Творец помогает им жить, пока дела не окончены, то ли... царя не зря звали в войске Барсом: оказался живуч как кошка. Эбихи, каждый на свой лад, изумлялись, храня на лицах броню: отчего он еще жив? чем он еще жив? Как далеко простирается на жизнь воля мертвого человека!
Они были верными людьми. Он был им хорошим государем – в меру щедрым и милостивым, в меру умным и жестоким, чрез меру отважным. Они приняли последний приказ холодеющих уст: служить царским детям и Царству. Они собирались выполнить его. Когда военачальники пошли к выходу из шатра, никто не лелеял в сердце измену... Они и впрямь были верными людьми. Откуда стало ведомо об этом Бал-Гаммасту? Чужое знание поселилось в нем после дакката. Он почувствовал, как лопнула натянутая струна, когда отец выгнал их вон. Дыхание
Неожиданно громко государь баб-аллонский произнес: – Нет. Пусть царевич Бал-Гаммаст останется.
Эбихи и первосвященник переглянулись между собой: что за притча? Ритуал исполнен. К нему нечего добавить. Царь следует своей мэ до самого конца, как и надлежит... Чего не помнят они, какую деталь упустили?
В теле Доната не было прежней силы. Твердость ушла, хотя сердце его еще билось ровно. Неведомо, как вышло у него„. быть может, царь с последнего своего ложа в последний раз обратился к Творцу и попросил помощи, – да, неведомо, как вышло у него, но слова властителя загремели, будто он во всей силе своей и в прочном доспехе повелевает войску:
– Я, Тот, кто во дворце, жду, когда в моем шатре останется один мой слуга. И этот слуга – царевич Бал-Гаммаст!
Миновал удар сердца, В шатре – двое.
– Балле... я умираю.
– Нет, отец.
– Да, Балле. Всей моей жизни осталось на сотню-другую вдохов. – Все, что было в голосе царя живого и сильного, стихло. Боль и немочь побеждали непобедимого полководца. Неотвратимый срок звучал в его словах.
– Нет, отец, нет, нет! Как же это возможно... Это невозможно! Нет, отец.
– Да, Балле... – Царевич наконец поднял глаза. Его государь и его отец все хотел решиться на что-то, но не мог. То ли сроду не умел, то ли опасался – Творец знает чего.
– Балле... я так рано ухожу... я так мало тебе рассказал., я так мало тебе показал... Балле... сынок... сынок... подойди ко мне... иди ко мне... Балле...
Бал-Гаммаст опустился на колени и обнял его. Ни разу в жизни такого не бывало. Царевич обнял отца неуклюже, и тот обхватил его своими сильными руками, все еще очень сильными, даже у последнего порога.
– Балле... Балле... Балле... сынок Балле... Балле... мой сын... мне так жалко... я больше не увижу тебя...
Сколько было в царе железа, все ушло. Он не кричал, когда попал в плен к полночным горцам и те
