полной луны в канале... как проблеск серебра в центре полуночной тьмы. По залу Совета разносился очень громкий шепот, и... словно бы два или три детских голоска подпевали Лусипе. Получалось нечто вроде звериной шкуры, в которой утоплены изгибы тонкой золотой проволоки. Певунья будто заставляла звучать инструмент, изготовленный нечеловеческими руками: то высоко, то низко, то едва слышным шелестом, то подобно нескольким флейтам сразу... Но пел один человек! Шаг не размыкал уст, лежал как собака у ног хозяйки.
Лусипа пела без слов. Она только пробовала свою власть на присутствующих, и власть ее была велика. Апасуд сидел с отрешенным лицом. Так же завороженно внимала певунье и царица Лиллу. Бал-Гаммаст поймал себя на мысли: «Не дать затянуть узлы...»
Когда флейты Лусипы отзвучали, в зале на десяток ударов сердца воцарилась тишина. И вдруг Аннитум таким же шепчущим голоском сообщила всем прочим:
– Пискля...
Мать и дочь посмотрели друг на друга с ненавистью. На лице Аннитум ясно читалось: «Этим меня не проймешь, матушка. Твои забавы ничуть не трогают девочку Аннитум». На лице Лиллу... гораздо проще: «Ты поплатишься за это. Я не забуду». Они боролись взглядами, и никто не желал уступать. Апасуд закатил очи к потолку и едва слышно бубнил строки из одного старинного поэта. Унаг Холодный Странник, «Небесный чертог», времена царицы Гарад...
«Пропал Алле, – подумал Бал-Гаммаст, – как лягушка под солдатским сапогом».
Мать и дочь все никак не хотели прекратить свою безмолвную схватку. Бал-Гаммаст знал: когда-то, очень давно, чуть ли не десяток солнечных кругов назад, их поссорил отец. Тем, что существовал. Он любил обеих женщин – и дочь, и жену. Обе они любили его. Каждая по-своему. Одна как неудавшийся мальчик- первенец, вечно искупавший эту свою несуществующую вину. Другая – как измученный жаждой зверь, которому всегда не хватало последнего глоточка. И обе желали владеть великолепным Барсом безраздельно. Когда сверкающий металл едва пробудившейся девичьей страсти высек первые искры, столкнувшись с непреклонной броней зрелого женского чувства? Кто из них словом или интонацией вывел первый знак соперничества? Разве вспомнишь теперь – с чего началось... Призрак почившего государя по- прежнему стоял между ними. Умер? Что с того? Тогда они бились за его любовь, теперь – за память о любви.
Бал-Гаммаста связывало с отцом глубокое, хотя и немое понимание... Сын Барса чувствовал, как никто: обе проиграли. Безнадежно. Ни супруга, ни дочь не имели даже тени шанса на победу. Никогда. Истинной госпожой царя Доната было иное существо женского пола... Великая земля Алларуад.
– Она будет петь на языке эме-саль или как говорят простые суммэрк? Низкую речь я плохо понимаю... – подал голос Сан Лагэн. Аннитум и Лиллу расцепились.
– Если отец мой и господин первосвященник пожелает, – учтиво ответила смуглая женщина, – я буду петь только на эме-саль. Мне ближе язык священного и высокого... Но все ли здесь знают его?
Аннитум фыркнула. Негромко. Недостаточно громко для новой стычки с матерью. Певунья:
– Я поняла вас, госпожа...
И Лусипа вновь запела. Шаг, встав на колени, держал перед ней таблицу с текстом. Это был древний гимн о великом герое Нинурте, прозванном «сын ветра». Однажды в земле суммэрк умножились чудовища. Многоголовые львы, огнедышащие драконы, демоны в обличье овец с зубастыми пастями наводнили открытую землю и подходили к стенам городов. Никто не смел выйти против них. Все боялись злобного демона, старшего среди прочих врагов рода человеческого, могучего и доселе непобедимого. Люди суммэрк понесли столь ужасные потери от него, что имя демона сделалось запретным. Произносить его – преступна Владыки страны собрались в священном городе Ниппуре и призвали храбрецов очистить землю от чудовищ, «...чтобы мэ суммэрк были неуничтожимы, чтобы предначертания всех земель соблюдались». Откликнулся один Нинурта. Ему даровали талисман – золотую таблицу со словами власти для старого и славного Лагаша, города, чья тень простерлась над всем краем Восхода. Нинурта вышел за городскую стену и бился без устала Поразив чудовищ по всей земле суммэрк, от края до края, герой пришел к городу Лагаш и лег спать в селении Гирсу. Среди ночи на него напал старший демон. Нинурта поразил и его, но демон опалил героя «живым пламенем» и расплавил таблицу власти над Лагашем. Тогда Нинурта пошел к доброму городу Эреду, столице земли суммэрк, и призвал богов. Боги признали его заслуги. Они даровали ему лучшую награду – бессмертие...
О, Нинурта! Ты – прочная крепость суммэрк!
За свое геройство ты к богам причислен!
Владыка истинных решений, сын ветра!
Льняную одежду носящий,
Для определения судьбы и власти назначенный!..
Певунья самозабвенно играла голосом. Царица Лиллу закрыла глаза. У Апасуда две сверкающие ниточки слез перечеркнули щеки. Даже Аннитум, казалось, отдала себя во власть смуглой женщины. Первосвященник и эбих сидели с бесстрастными лицами; Бал-Гаммаст видел, как внимательно вслушиваются они в слова гимна.
Серебряные пластинки мелодично потенькивали у певуньи на груди.
Молодой царь пребывал в растерянности. Пение и впрямь неземное. Так ли поют во Дворце у самого Бога или лучше? И разве лучшее возможно? Да. Все это так. Но одно ужасно обидно: чего ради певунья так упорно именует Ниппур и Лагаш городами земли суммэрк? Только недавно отец показал,
Лусипа завершила гимн, и Апасуд сейчас же воскликнул:
– Необыкновенное искусство! Достойное чести и поклонения. Моя плоть наполнена радостью, моя душа испытывает восторг!
– Ты превзошла мои ожидания, дитя тонкости... – вторила ему царица.
Бал-Гаммаст оглянулся направо... оглянулся налево... Уггал Карн молчит, и первосвященник тоже – как язык проглотил. Тогда он сам подал голос:
– Хорошо, конечно, поешь. Только Лагаш и Ниппур – наши!
Аннитум несмело заулыбалась: – Я вот тоже... как-то... начала сомневаться.
– Мой брат! Не стоит понимать все так прямо! – Апасуд умиленно пояснил. – Ведь это поэзия.
– Поэзия, да. Я понял. Поэзия – это хорошо, а города – наши.
– Н-не стоит, Балле. Такая красота! Признай же.
– Точно. Красота. А города все равно – наши. Левой щекой, левым ухом, левым виском Бал-Гаммаст почувствовал,
– Ты совсем как ребенок. Балле, брат. Неужто не понял ты, какое сокровище даровал нам сегодня Творец?
Бал-Гаммаст почувствовал раздражение. «Неужто ты сам, балда, не понимаешь, что сокровище – сокровищем, а города важнее. А? Не понимаешь? Почему, онагр упрямый? А? Только бы не сорваться! Нет. Не нужно; Это будет совсем не вовремя». И он не стал отвечать.
Зато ответила сама певунья. Растянув серебряные губы в почтительной улыбке, она заговорила по алларуадски безо всякого акцента, настолько чисто, насколько бывает лишена ила и грязи колодезная вода:
– Гимн о Нинурте-герое древнее кудурру, стоящих на коренных землях Царства. В нем рассказывается об очень далеких временах. Никто не может быть уверен в правдивости сведений о той поре и тех людях. Народ суммэрк помнит одно, народ алларуадцев – другое. Кто посмеет быть судьей? Впрочем, если отец мой государь пожелает, я готова покориться и признать его правоту. Аннитум:
– Пожелай-ка, Балле!
Бал-Гаммаст твердо знал: последуй он совету сестры, и царица сейчас же заговорит о рассудительности певуньи, о ее искусстве, об учтивой манере... Та, что во дворце, умеет держать баланс между тяжущимися людьми, хотя бы и тяжба шла о мелочи, Чужой спор она всегда обратит себе на пользу. Не грех поучиться у матушки.
И он промолчал.
