Миновала четверть стражи. Теперь у Асага было все, что нужно. Человекобыки вновь схлестнулись с черными и оставили перед Сигнальной башней сотни рогатых трупов. Издалека, наверное, могло бы показаться, будто здесь забивали скот. Если бы было кому смотреть на эту свалку издалека, если бы был день, а не ночь, если бы пространство у разбитых ворот вновь не покрылось темной живой массой...
С рассветом начался дождь. Он то вставал непролазным тростниковым полем, то ослабевал и едва капал редкими слезами, то вновь сходил с ума, то делал короткую передышку, то напоминал о себе всерьез... Земля навстречу дождю выдыхала холодноватый пар. Горцы и чёрные не замечали его. Так странно для человеческой породы стоять под хлещущим дождем и не чувствовать хлещущего дождя! И тем в другим было не до того. Князь Вода пытался переупрямить их, будто оба войска были его невестами, но ни одна, ни другая не спешили сказать хотя бы слово, хотя бы повернутые нему голову, а он раз за разом же пытался привлечь их внимание... Дождю не везло в тот день, князь Вода был не ко двору. Асаг некстати припомнил язвительную десятую табличку из «Поэмы о нетревожных снах», сочиненной то ли самой царицей Гарад, то ли кем-то из ее учениц:
Прозрачная безвкусная жидкость мешалась на земле с красной соленой жидкостью. Розовый ручей вытекал из воротного проема наружу. Семь раз гутии приступали к стенам и баррикаде у Сигнальной башни. Городское ополчение еще до восхода солнца вступило в дело и билось наравне с черными и обычными копейщиками. Около полудня человекобыки заняли стену справа от ворот примерно на три аслата, а заодно и Болотную башню. Тогда сам эбих вновь превратился в простого воина. Побыл собственным последним резервом...
Лугаль Баб-Алларуада так и не понял, когда человекобыки оставили город в покое и окончательно отступили. Слишком устал. Давешняя таблица боя заполнилась до самого низа. Последний знак последней строки: робкая победа... Тринадцатилучевая звезда растаяла перед мысленным взором эбиха.
...Сумерки. Два десятка солдат разбирают завал в воротах Приречного форта. Луна и солнце стоят на небе в равной силе. Вновь хлынул холодный ливень, но Асаг не позволил прекратить работу. Ему нужно было во что бы то ни стало закрыть ворота. Ближе к полуночи усталые десятники доложили, мол, дело сделано. Завал разобрали, починили воротный засов, отделили трупы своих от чужих тел. Своими завтра займутся, сейчас сил нет... Чужих отнесли за канал. Пускай там гниют, Гутиев мертвецы не интересуют, они не вернутся, чтобы подобрать их.
– С утра – сжечь! – коротко приказал эбих тысячнику Хеггарту. – И вот что... Дорт жив? Хорошо. Дорта десять дней в караул не ставь. Хвост оторву, старый лис.
Ему надо бы поспать. Людей не делают из меди. Даже царских эбихов... Но он все стоял у ворот и тупо смотрел, как солдаты копошатся, собираясь в казарму. Четверо подтащили чей-то труп прямо к ногам Асага. К ногам победителя. Кто?
– Вот, отец мой эбих, нашли ажно в самом низу. Под кучей.
Лицо открыли. Черный сотник Маггат. Вроде ежа: отовсюду торчат оперенные стержни. Всего одиннадцать стрел.
То-то Асаг подумал тогда: голос знакомый...
Она послюнила пальчик и принялась оттирать пятно у Бал-Гаммаста на щеке.
– Нет, ну вы только подумайте! Он весь в моей краске! Он весь в моих притираниях!
Отняла пальчик от щеки. Посмотрела на него. Да, весь зеленый. Лизнула. Поморщилась.
– Какая хорошая краска, и до того горькая!
– А ты меньше мажься...
Она вытерла зелень об овечью шкуру. Две изрядно вытертые овечьи шкуры служили им ложем.
– Мастера эти суммэрк делать всякие штуки для женщин... Украшения наши лучше, хоть медные, хоть из серебра... А краски, например, или благовония, или, скажем, воду с любовным запахом... лучше брать у них. Да и дешевле.
– Шкуру жалко, Садэрат, шкура будет зеленая...
Она рассмеялась. Откинулась на спину и рассмеялась, – так, чтобы грудь исполнила у самых Бал- Гаммастовых очей танец легчайшего соблазнения... легчайшего! Как прикосновение пшеничного колоса к коже лица. Она, как обычно, чуть-чуть торопилась и жадничала. Впрочем, ей ведь не пить из этого сосуда каждый день, так надо напиться впрок, надо побыть землей, умаявшейся от зноя и ненасытно вбирающей нежность первого дождя, и надо побыть дождем, насыщающим усталую землю.
– Балле, а тебе какие украшения больше нравятся: медные или серебряные? Серебряные дороже и считаются... ну, лучше... по мне, так начищенная медь гораздо красивее серебра Оно такое белое, бледное, никакое...
Она принялась за другое пятно. У Бал-Гаммаста на подбородке. И... ну, конечно... пальчики на другой руке небрежно прикоснулись к его груди. Почти мазнули. О, эта небрежность! Женщине нужно либо очень много опыта, либо очень много жажды, чтобы выводить на мужском теле узоры столь точной небрежности.
– А ты никогда не хотела золотой браслет? Или кольцо...
– Шкуру не жалей. Она такого повидала, что и позеленеть не зазорно.
– Очень хорошо и ловко это у тебя получается... то, что ты... а-а-а... забыл, что хотел сказать... вот на груди... пальцами... но... а-а-а... нет, целовать меня
– Золотой браслет? Хотела, конечно. И сейчас хочу. Очень даже хочу. Но только ты не старайся, не придумывай. Ничего брать у тебя не желаю. Тебе же легче: ни за что не подумаешь, будто бы я люблю тебя не за тебя самого – Ладно. Если говоришь, потом выйдет сильнее, я подожду. Но не больше, чем самую малость.
– Про шкуру можно было и помолчать. Не хочу слышать. И кстати, до меня ты владела одним мужем. Так ты говорила. Ведь так? Да?
– И кстати, что делают пальцы твоей ноги у меня на щиколотке... о! и твои губы у меня на... бедре? уже не на бедре... а! да... они там... что, прости... м-м... Ты же отдыхал? Вот и... о! Вот и... о-о! Вот и... и.
– Не отказывайся. Я ведь подарю от чистого сердца. И вовсе не буду я думать, что ты меня любишь не за... нет. нет. Нет. Это я с тобой буду играть, а ты должна лежать тихо-тихо. Э! Э! Э-э-о-о-о. Ну хорошо, дай мне времени на сотню вздохов, И псе. Нет. Эту сотню вздохов ты сидеть на мне не будешь. Вот так. Да.
– У меня и был один муж. Ладно. Сотню вздохов. Но моя рука будет у тебя... вот тут. И лежи. Не хочешь – не буду на тебе сидеть. А-а муж... муж был очень хороший. Он был такой... Нет, – я не стану тебе рассказывать, тебе ведь, наверное, будет неприятно... Да? Ну,
– Ты настоящая красавица, Садэрат. Ты наполняешь меня весельем, Садэрат. Я счастлив, что могу прикасаться к тебе, Садэрат. У тебя есть какое-нибудь ласковое имя? А то все время Садэрат, Садэрат... Как будто принимаешь смотр баб-аллонских гурушей... Вот их энси. Энеи Садэрат, я доволен вами, ваши люди выглядят бодро!
– Хи-хи-хи.
Только так у них и получалось разговаривать друг с другом. Она не отвечала на его вопросы или отвечала, но потом, потом, потом... Он не обращал внимания на то, что она щебечет. Ну, почти не обращал внимания. Из них двоих именно ему досталась роль серьезного и здравомыслящего человека. А ей, соответственно, досталась роль того, кто нагло щекочет серьезного и здравомыслящего человека. Они прекрасно ладили друг с другом.
Отхихикав положенное, хозяйка скользнула с ложа и принялась разжигать еще один светильник. Потом еще один и еще. В комнате запахло горючей наптой.
– Что ты делаешь, мое совершенство?
– Пусть будет светлее.
