самое срочное. Он бы поставил в судьи Мескана, но не может быть судьей городской первосвященник. Он бы поставил судьей Пратта, но не может быть судьей войсковой сотник. Он бы поставил судьей Харага, но тот отказался, и отказался честно, правильно, как должно: «Отец мой государь Бал-Гаммаст! Дед мой был медником, отец мой был медником, я медник, и дети мои унаследуют мой дом и мастерские. Творец создал меня не для суда. Если велишь, твоей воле сопротивляться я не могу, но добра из этого не выйдет». Так и остался Хараг при малом – торговом – суде. Кое-кого, обученного для судейского труда, прислали Бал- Гаммасту из столицы, хотя и далеко не сразу. Судья, бежавший из Ура от нашествия суммэрк, отправлен был в недавно отвоеванную Умму. Упрямец отыскал в Лагаше некоего ученого шарт из нижних чинов, но большого умника и просил за него. Бал-Гаммаст разрешил поставить его судьей лагашским. А сюда, в Урук, вызвал прежнего своего воспитателя Лага Маддана. И угадал. Старик, бродивший в потемках у самого обрыва мэ, вдруг встрепенулся и ожил. Хвори, сросшиеся с кожей, костями и плотью его, угомонились, притихли. Неуклюжая бездумная дряхлость – и та отступила. Поговаривали, что судит строго; иные толковали, будто вышел из него большой гонитель на мздоимство...
«Вот славно, – радовался юный царь, – хоть тут не вышло ошибки».
Месяц за месяцем он спал ровно столько, сколько требовалось, чтобы не свалиться.
...Караван почтенного тамкара Анга, по верным вестям из Страны моря, погиб весь, а шарт с таблицами в руках требуют от семьи тамкара вернуть большой казенный долг. Казне следует уменьшить долг вдвое и отложить получение на полтора солнечных круга.
...Тамкар Горт-Кан из Урука задолжал лекарю Наг-гану десять мин серебра и отказывается платить, говоря, будто есть у него важное царское дело и на то дело он, тамкар Горт-Кан, потратил все свое имущество. Повинен заплатить долг за месяц, а сверх того еще две мины серебра лекарю Нагхшу и одну мину – Дворцу. Буде не пожелает платить, на Арамом деле лишится всего имущества.
...На земле Уммы появился странный человек Ярла-ган, смущающий умы хулой на Творца и творящий великие, но злые чудеса. Выслать в Умму свежую полусотню и с нею отправить двух прозорливых стражей из четырех, недавно прибывших в Урук с особым предостережением от первосвященника баб-аллонского. Каждые полмесяца донесения об этом деле из Уммы должен получать сам Бал-Гаммаст и Сан Лагэн. Ежели стражи сумеют взять или убить странника Ярлагана, то царское разрешение на та им дано.
...Тысячник Уггал Губа из войска эбиха Дугана в гневе убил десятника, который бросил своих копейщиков и спасся из боя бегством. Повинен смерти, но получает волею царя полное прощение и должен быть освобожден.
Царь Бал-Гаммаст, владыка половины земли Алларуад, на ложе своем познал множество женщин. Но души их были ему непонятны, а души Анны и Саддэ едва-едва приоткрылись. Он не ведая правильной семьи, не понимал, как это – иметь собственных детей и откуда взялись позволения и запреты в делах семейных, позже получившие силу закона. Оттого болела его голова в те дни, когда жены приходили к нему, чтобы пожаловаться на мужей, дети восставали на отцов, братья тягались из-за клочка земли, а рачительный тесть давил последнее ячменное зернышко из дочери умершего зятя... Если б не война, прошедшая страшным разорением по всему краю Полдня, если б не ожесточение сердец, если б не страшная гниль
В 14-й день месяца уллулта ему досталось три таких дела, одно другого хуже.
– ...Сын мой Алаган из квартала шорников, в месяцы мятежа ты взял к себе в дом женщину из народа суммэрк, по имени Намэгинидуг, как рабыню и дал за нее серебро. Она жила с тобой, восходила к тебе на ложе и открывала тебе лоно свое?
– Да, отец мой и государь... – Шорник Алаган стоял понурившись напротив. Он прятал глаза и отвечал на вопросы едва слышно.
– Сын мой Алаган, была ли Намэгинидуг помощницей тебе в делах твоего дома и в умножении твоего имущества?
– Была, отец мой и государь...
– Разоряла ли она тебя или, может быть, бранила? Отказывала от ложа? Воровала твое имущество? Открывала лоно свое другим мужчинам? Выдавала секреты твои? Делала долги без твоего согласия? Бесчестила словом или действием твое имя? Или, может быть, она бесчестила твою семью?
– Нет, отец мой и государь, она... – Алаган отвел взгляд куда-то в сторону и жалобно добавил: – Она хорошая женщина.
«Чего ж тебе, черепку никчемному, надо? И сам ты неказистый, и нет у тебя особенного богатства, и по ухваткам твоим видно, что с женщинами водиться ты не горазд... Может, в ней все дело?»
Нет, положительно женщина шорника дурного слова не заслуживала. Была она не очень красива, но и не страшна. К тому же во всем походила на самого Алагана. Так же стояла, не глядя в глаза Бал-Гаммасту, так же смущалась, и видно было, как трудно ей удержаться от слез.
Мескан шепнул ему на ухо:
– Может, дети?
– Сын мой Алаган, подарила ли она тебе детей и здоровы ли те дети?
– Да, отец мой и государь, она принесла мне сына... И сын тоже хороший вышел... спасибо Творцу.
Очень хотелось царю оставить судебную манеру – строить чинные тупые вопросы. Подойти бы к шорнику, тряхнуть его как следует и допытаться попросту. «В чем дело?» Может быть, Бал-Гаммаст и поступил бы так, да, бывало, и поступал... Но раз или два наткнулся на усталый взгляд, в котором столько было душевной муки: «Знал бы, в чем дело, наверное, и суда бы не потребовалось...» Не говорили такого люди, но души их кричали об этом.
– Сын мой Алаган, ты не хочешь сделать Намэгинидуг своей женой из-за того, что она не верит в Творца?
– Все в точности так, отец мой и государь.
– Дочь моя Намэгинидуг, дорожишь ли ты своей верой настолько, чтобы она помешала тебе стать женой шорника Алагана?
– Я... отец мой... я... отец мой и государь... я... хоть завтра. Верю я в Творца. Моя старая вера мне не нужна... Хоть завтра я ее... я ее... переменю... – тут она всхлипнула, но рыданий на волю не пустила. – И женой его... моего... Алагана моего... стану... по обряду земли Алларуад... пожалуйста»... хоть завтра», хоть сегодня... я...
– Помолчи. – Бал-Гаммаст вновь обратился к шорнику. – А ты, сын мой, видишь ли теперь, как исчезло препятствие, вас разъединявшее?
– Все равно... отец мой... и государь... Обычай наш уж больно несходен.
– Она была тебе помощницей в доме. Восходила на твое ложе и принесла тебе сына. Ты хочешь отказаться от нее, но из дома своего не прогнал. Ты назвал ее хорошей женщиной. Выходит, прежде не мешал тебе ее нрав и ее обычаи?
Шорник булькнул в ответ нечто невразумительное. Повинуясь внезапному порыву, царь спросил у истицы:
– Он хорошо с тобой обращался?
– Да, отец мой и государь... он... мой... Алаган мой – очень добрый человек.
– Вовсе же я не твой, Нимэ. Никакой я не твой... – вчетвертьголоса зашелестел шорник.
Рабыня его и наложница всхлипнула громче.
Вроде бы дало не стоило глотка воды. Чего проще! Рабства нет в Царстве, на этот счет существует древний и нерушимый закон Ууту-Хегаиа Пастыря. Серебро свое шорник безвозвратно потерял. По «Уложению о семейных делах, наследовании и чести» царя Бал-Адэна Великого в таких случаях наложница становится женой – если пожелает. А если нет, то может уйти от бывшего хозяина и получит при этом выкупное – не столь уж разорительное для прежнего владельца, но и не скудное. Кстати, если бы женщина завела себе раба-наложника, то и ей пришлось бы потерять столько же при тех же условиях... Не важно,
