бы и нет. Правда, здесь я только в облике твоего воспоминания обо мне. Очень надеюсь, что я все-таки не погиб, и существую где-нибудь в реальном мире, и замышляю, замышляю, замышляю зло!
Лондэн встал.
— Пошли, Чет. Пусть этот паяц облопается нашими булочками. Помнишь, как мы впервые поцеловались?
Чайная внезапно исчезла, ее сменила теплая крымская ночь. Мы снова находились в лагере Аардварк и смотрели на обстрел Севастополя на горизонте. Самый замечательный фейерверк на свете — если забыть, что там происходит на самом деле. Приглушенный расстоянием грохот орудий почти убаюкивал. Мы оба были в полевой форме и стояли рядом, но не прикасались друг к другу — один бог знает, как нам этого хотелось.
— Где мы? — спросил Лондэн.
— Там, где впервые поцеловались, — ответила я.
— Нет! — воскликнул он. — Я помню, как мы с тобой смотрели на бомбардировку, но в тот вечер мы только разговаривали. На самом деле я впервые поцеловал тебя, когда ты везла меня на передовые позиции и мы застряли на минном поле.
Я громко рассмеялась.
— Когда доходит до романтических воспоминаний, выясняется, что у мужчин память дырявая! Мы стояли рядом и отчаянно хотели прикоснуться друг к другу. Ты положил руку мне на плечо, притворившись, будто хочешь что-то мне показать, а я обняла тебя… вот так. Мы ничего не говорили, но когда обнялись, нас словно током прошило!
Мы прикоснулись друг к другу. Все так и случилось. Дрожь пронзила меня, прошла по моему телу с головы до ног, стремительно вернулась в сердце и выступила на шее капельками пота.
— Что ж, — тихо произнес Лондэн через несколько минут. — Твоя версия мне больше нравится. Но если мы поцеловались здесь, тогда ночь на минном поле была…
— Да, — сказала я. — Да, правда.
И мы оказались там. Это было две недели спустя. Как на необитаемом острове, сидели мы возле маленького броневичка ночью, в мертвой тишине посреди минного поля, отмеченного, вероятно, самым большим количеством знаков «Стой! Опасная зона!» в округе.
— Подумают, что ты это нарочно, — сказала я ему, когда невидимые бомбардировщики прогудели у нас над головой, направляясь куда-то, чтобы разбить кого-то в лепешку.
— Насколько я помню, все ограничилось выговором, — заметил он. — И потом, разве мы случайно туда попали?
— То есть ты нарочно заехал на минное поле, дабы меня там поиметь? — со смехом спросила я.
— Ничего подобного, — возразил Лондэн. — Да и опасности никакой.
Он торопливо достал из кармана карту.
— Капитан Птитс нарисовал ее для меня.
— Ах ты коварный негодяй! — воскликнула я, бросая в него пустой жестянкой из-под НЗ. — Я ж перетрусила до ужаса!
— Ага! — ухмыльнулся мой супруг. — Значит, в мои объятия тебя швырнула не любовь, а ужас?
— Ну, — пожала я плечами, — может быть, того и другого понемножку.
Лондэн наклонился ко мне, но тут я кое о чем вспомнила и приложила палец к его губам.
— Но ведь тогда получилось не самым лучшим образом, да?
Он помолчал, улыбнулся и прошептал мне на ухо:
— А на мебельном складе?
— Это уже в твоих мечтах, Лондэн. Хорошо, я намекну. Твоя нога все еще при тебе, и у нас недельный отпуск — по счастливому совпадению, в одно и то же время.
— Это не было совпадением, — улыбнулся Лондэн.
— Опять капитан Птитс?
— Две сотни плиток шоколада, но они того стоили!
— Лонд, ты знаешь, что ты развратник, а? Но ты самый лучший развратник на свете! Короче, — продолжала я, — мы решили проехаться на велосипедах по Валлийской республике.
Пока я говорила, броневичок исчез и ночь растворилась. Мы шли, держась за руки, по небольшому леску к берегу реки. Стояло лето, вода весело бормотала, стекая по камням, пружинистый мох теплым ковром ложился нам под ноги. В голубом небе ни облачка, лучи солнца сквозили в зеленой листве у нас над головами. Мы раздвинули низкие ветви и двинулись на шум водопада, а потом набрели на два прислоненных к дереву велосипеда. Футляры на седлах были открыты, и палатка почти готова, осталось только воткнуть несколько колышков. Сердце у меня забилось сильнее, когда на меня снова нахлынули воспоминания об этом солнечном дне. Мы занялись было палаткой, но на мгновение остановились, охваченные страстью. Я сжала руку Лондэна, а он обнял меня за талию. Он улыбнулся мне своей забавной полуулыбкой.
— Когда я был жив, часто возвращался к этим воспоминаниям, — признался он. — Это одни из моих любимых, и, что удивительно, твоя память большинство деталей сохранила в точности.
— Правда? — спросила я, а он в ответ нежно поцеловал меня в шею.
Я вздрогнула и провела пальцами по его обнаженной спине.
— Абсолютная — щелк! — правда!
— Что ты сказал?
— Ничего — щелк-щелк! — а что?
— О нет! Только не сейчас!
— Что? — спросил Лондэн.
— Мне кажется, я…
— … просыпаюсь.
Но я уже разговаривала сама с собой. Я снова лежала в своей постели в Суиндоне, мое путешествие по воспоминаниям грубо прервала Пиквик, которая смотрела на меня с ковра, держа в клюве поводок и тихонько пощелкивая. Я бросила на нее гневный взгляд.
— Пики, ну ты и паразитка. Только-только что-то хорошее началось — и тут ты!
Она уставилась на меня, не понимая, в чем ее обвиняют.
— Я собираюсь оставить тебя у мамы, — сообщила я ей, садясь в постели и потягиваясь. — Мне надо на пару дней в Осаку.
Она склонила голову набок и с любопытством воззрилась на меня.
— Вы с малышом будете в хороших руках, обещаю.
Под ноги попалось что-то жесткое и щетинистое. Я посмотрела на предмет и усмехнулась про себя. Добрый знак. На ковре лежала старая скорлупа от кокосового ореха. Более того, ноги у меня были в песке! В конечном счете мое вчитывание в «Робинзона Крузо» оказалось не совсем безрезультатным.
Глава 14.
Гравиметро
К концу десятилетия мы намерены создать транспортную систему, которая сможет доставить человека из Нью-Йорка в Токио и обратно всего за два-три часа…
Первоначально для массовых перевозок по земному шару использовались железнодорожный транспорт и дирижабли. Железные дороги были быстры и удобны, но не годились для пересечения океанов. Дирижабли могли покрывать огромные расстояния, но двигались медленно и зависели от погодных
