медленно произнес:
– Потому что я идиот.
– Нет, не надо так говорить! – Она прижалась к Бретту и почувствовала, что он холоден как лед. Сейчас ей хотелось только одного: чтобы Бретт не уходил. – Пойдем.
Он не возражал, когда Дженни подвела его к кушетке.
– Подожди здесь, – шепнула она.
По дороге к кухне она оглядывалась три раза, чтобы убедиться: Бретт на месте, он никуда не исчез. Дженни бросилась к нижнему выдвижному ящику холодильника. Прошлым летом старший брат вместе с женой собирался немного погостить у нее в Новом Орлеане. Тогда Дженни купила бутылку «Царственного Рыцаря», но поездка отложилась в последнюю минуту, и бутылка так и осталась зимовать в холодильнике. Дженни казалось, что настал подходящий момент. Она терпеть не могла, когда мужчины употребляли при ней крепкие напитки, но на Бретта это не распространялось.
Она готовила скотч, ее руки дрожали, и янтарные капли проливались мимо. Дженни вернулась назад, неся в руках высокие стаканы с позвякивающими кубиками льда. Все, происходившее здесь всего несколько минут назад, было забыто. Она смотрела в глаза Бретта и больше не думала ни о чем, ожидая, когда он сделает первый глоток. Неожиданно резким движением он залпом опрокинул в рот содержимое стакана.
– Господи, это же почти чистое виски!
– Хочешь еще?
Он благодарно взглянул и кивнул в знак согласия. Дженни наполнила его стакан, и Бретт на этот раз наполовину опорожнил его. Солнце уже почти совсем село, и сумерки наполнили комнату длинными тенями. Из спальни струился мягкий свет ночника, создавая уютный полумрак. Затянувшееся молчание начало действовать на нервы обоим, и Дженни снова попросила:
– Расскажи мне, Бретт. Расскажи все, как было.
С болезненной улыбкой он задержал наполовину пустой стакан, уже почти поднесенный ко рту.
– Она говорит: «Расскажи»! – обратился Бретт неизвестно к кому. – Она просит меня рассказать, как я убил собственного отца!
– Ну почему ты так говоришь? – Голос Дженни звучал подавленно.
– А каким еще тоном мне говорить тебе правду? – Он допил содержимое стакана.
– Может быть, ты еще скажешь, что взял ружье, приставил его к голове отца и спустил курок? Попробуй, вдруг я поверю.
Бретт тяжело закрыл глаза и уронил голову на подушку.
– Нет, это произошло значительно проще, чище и быстрее.
Столько обреченной уверенности было в его голосе, что Дженни поднесла ладонь ко рту, сдерживая испуганный крик, но крик, пусть сдавленный, все равно прорвался наружу.
Бретт приоткрыл глаза:
– Знаешь, я сам не верю в то, что решился тебе про это рассказать.
Что-то похожее на гнев захлестнуло Дженни, и как она ни старалась сдержать это чувство, оно все равно росло в ней, как надуваемый воздушный шар.
– До сих пор ты пока еще ничего не рассказал, кроме загадочных намеков, которые только раздражают своей неопределенностью. И пока я не верю во все это.
– Поверишь, детка. – Он приподнялся и взглянул в стакан, где не было ничего, кроме одинокого кубика льда. – Пуля в его голове была бы слишком милосердным исходом по сравнению с тем, что сделал его пятнадцатилетний сын. Он просто однажды не закрыл чертовы ворота в загоне и забыл сказать об этом отцу. Ты знаешь, что такое разъяренный бык весом в две тысячи фунтов?
Сколько муки и боли было в его голосе! Дженни ничего не могла ответить, язык прилип к небу.
– О Господи, Бретт! – Звук получился шипящий, с присвистом.
– Господи? А… А это здесь ни при чем. Что – Господи? Думаешь, это Господь положил моего отца в кому на полгода, перед тем как он умер? Не-е-е-т! – Его начало понемногу развозить после скотча. – Я не верю в Бога, девочка. Ни в Бога, ни в жизнь после смерти. Рай – это прекрасная мечта и сон, а ад – он здесь, на грешной земле.
Никогда Дженни не думала, что все это так серьезно и доставляет Бретту такую боль. Как же он переживал все случившееся тогда, если даже по прошествии многих лет, говоря об этом, выглядит таким раздавленным и потрясенным! Она пыталась представить себя на месте Бретта. Нет, нести груз ответственности за гибель собственного отца, постоянно жить с этой мыслью было Дженни не по плечу. И хотя отец Бретта погиб в результате несчастного случая, Дженни прекрасно понимала, что сын думает иначе и винит во всем только себя.
– Бретт… Мне очень жаль.
– Что жаль? – Он рассмеялся скрипучим смехом.
– То, что я заставила тебя вспоминать эту ужасную трагедию, что упрекала за недомолвки и… И что до сих пор ты несешь в себе эту боль.
Бретт снова положил голову на подушку. Бесцветно-блеклая улыбка, в которой были и горе, и печаль, промелькнула на его губах.
– Мне тоже жаль. Старая история, и уже ничего нельзя изменить. Очень не хотелось вытаскивать ее на свет Божий.
– И только поэтому ты ничего не говорил раньше? Я ни на секунду не сомневаюсь, что твой отец погиб в
