столовой, как он не мог не заметить, иногда посматривали в его сторону, словно проверяя, здесь ли он еще. Он стал их связным, возможно, даже лидером. Эта его лекция о Кноссе, с учетом условий, выглядела сейчас почти блестящей; гораздо более отчаянной, чем он тогда предполагал. Теперешнее сидение в одиночестве, вот что его расстроило; он стал размышлять. Первоначальный всплеск эмоций – нечто близкое к восторженности – пошел на спад; взамен им овладели вялость и дурные предчувствия. Может быть, ему следует пойти и сесть с Трицией и англичанами. Но тогда они могут не посчитаться с его гражданством. Это разделение пассажиров – действительно ли оно означало то, чего он боялся?
Ближе к вечеру они услышали самолет, пролетевший над ними довольно низко. Из американского угла столовой донеслись приглушенные радостные возгласы; потом шум мотора затих. В шесть часов появился один из стюардов-греков с большим подносом сандвичей; Франклин отметил, как страх обостряет голод. В семь, когда он выходил по-маленькому, американский голос прошептал: «Так держать». Вернувшись за столик, он попытался принять спокойный и уверенный вид. Но вот беда: чем больше он думал, тем меньше находил оснований бодриться. В последние годы западные правительства много шумели о терроризме, о необходимости встретить угрозу с высоко поднятой головой и обуздать молодчиков; но молодчики что-то не замечали, что их обуздывают, и продолжали свое дело. Тех, кто посередке, убивали; правительства и террористы оставались невредимыми.
В девять Франклина снова вызвали в каюту начальника хозчасти. Пассажиров надо было развести на ночлег: американцев обратно в лекционную, англичан в диско-бар и так далее. Все эти помещения затем следовало запереть. Это было необходимо: гости тоже нуждались в отдыхе. Паспорта велели держать наготове, чтобы их можно было предъявить в любую минуту.
– А как с мистером Толботом?
– Он считается почетным американцем. Пока не найдет паспорт.
– А насчет моей жены?
– Мисс Мейтленд. Что вас интересует?
– Ей можно быть со мной?
– А. Ваша жена-англичанка.
– Она ирландка. Выходите за ирландца – становитесь ирландкой. Это закон.
– Закон, мистер Хьюз. Люди вечно твердят нам о законе. Меня часто ставило в тупик их мнение о том, что законно, а что незаконно. – Он посмотрел на карту Средиземноморья, висевшую на стене позади Франклина. – Законно ли, например, бомбить лагеря беженцев? Я много раз пытался обнаружить закон, который это разрешает. Но мы, похоже, затеяли долгий спор, а мне иногда кажется, что споры бессмысленны, так же как бессмыслен закон. – Он пожал плечами, отпуская Франклина. – Что же касается мисс Мейтленд, то будем надеяться, что ее национальность, как бы это сказать, не сыграет роли.
Франклин попытался подавить дрожь. Бывают случаи, когда уклончивые слова звучат гораздо страшнее, чем прямая угроза.
– А вы не скажете мне, когда это может... сыграть роль?
– Они глупы, вот в чем дело. Они глупы, потому что думают, что мы глупы. Они лгут самым откровенным образом. Говорят, что нельзя так скоро все уладить. Конечно же, можно. Есть такая вещь, как телефон. Они думают, будто научились чему-то благодаря прежним случаям подобного рода, но у них не хватает ума понять, что и мы кое-чему научились. Мы знаем их тактику, лгать и тянуть время, все эти попытки фамильярничать с борцами за свободу. Все мы знаем. И насколько у людей хватает сил, тоже знаем. Так что ваши правительства заставляют нас делать то, о чем мы предупреждали. Если бы они сразу начали переговоры, проблем бы не было. Но они всегда начинают слишком поздно. Им же хуже.
– Нет, – сказал Франклин. – Это нам хуже.
– Вам, мистер Хьюз, думаю, еще не время беспокоиться.
– А когда будет время?
– Я думаю, вам вообще не стоит беспокоиться.
– Когда будет время?
Главарь помолчал, затем с сожалением повел рукой:
– Наверное, завтра. Сроки уже установлены, видите ли. Мы говорили им об этом с самого начала.
Какой-то частью своего существа Франклин Хьюз не мог поверить в происшедшую беседу. Другая часть хотела сказать, что он всей душой на стороне захватчиков, а его гэльский паспорт, между прочим, означает, что он член ИРА, и пусть ему, ради Христа, разрешат уйти в свою каюту, лечь и забыть обо всем. Но вместо этого он повторил: – Сроки?
Араб кивнул. Не думая, Франклин спросил: – По одному в час? – Он немедленно пожалел о своем вопросе. Нельзя было подавать этому типу идеи.
Араб покачал головой.
– По двое. Двоих каждый час. Если не поднимать ставки, они не относятся к вам всерьез.
– Боже. Прийти на корабль и просто вот так убивать людей. Просто вот так?
– А по-вашему, было бы лучше, если бы мы объяснили им, почему мы их убиваем? – Его тон был насмешлив.
– Ну да, конечно.
– По-вашему, они проникнутся к нам сочувствием? – Теперь в его голосе было больше издевки, чем насмешки. Франклин умолк. Он думал, когда же они начнут убивать. – Спокойной ночи, мистер Хьюз, – сказал главарь гостей.
На ночь Франклина поместили в одной из офицерских кают, вместе с семьей шведов и тремя японскими парами. Как он понял, среди всех пассажиров им угрожала наименьшая опасность. Шведам – потому что их нация всегда соблюдала нейтралитет; Франклину и японцам, возможно, потому, что Япония и Ирландия в недавнее время порождали террористов. До чего нелепо. Шестерых японцев, приехавших в Европу изучать ее культуру, никто не спрашивал, поддерживают ли они различных политических убийц в своей собственной стране; Франклина тоже не пытали насчет ИРА. Гэльский паспорт, полученный благодаря случайному генеалогическому выбросу, предполагал возможную солидарность с гостями, и это служило защитой его хозяину. На самом деле Франклин ненавидел ИРА, точно так же как любую другую политическую группировку, мешавшую или способную помешать нелегкой работе – быть Франклином Хьюзом. Кажется – согласно своим принципам проведения ежегодного отдыха он не уточнял этого, – Триция гораздо более сочувственно относилась к заполонившим мир бандам жестоких маньяков, которым суждено было роковым образом повлиять на карьеру Франклина Хьюза. Однако ее посадили к британским дьяволам.
Сегодня в их каюте почти не разговаривали. Японцы держались обособленно; шведы коротали вечер, развлекая детей беседой о доме и Рождестве и английских футбольных командах; Франклина же тяготило бремя услышанного от главаря. Он был напуган и угнетен; но вынужденная изоляция, казалось, превращала его в пособника террористов. Он попробовал думать о двух своих женах и дочери, которой теперь должно быть уже... ну да, пятнадцать – ему всегда приходилось вспоминать год ее рождения и считать оттуда. Надо бы вырываться к ней почаще. Может, даже взять ее с собой, когда будут снимать очередной цикл. Пусть поглядит на съемки его шоу-экскурсии по Форуму; ей понравится. Так куда же все- таки деть камеру? Может, снимать в движении? И добавить статистов в тогах и сандалиях – да-да, это будет самое то...
На следующее утро Франклина привели в каюту начальника хозчасти. Главарь гостей махнул ему, предлагая садиться.
– Я решил последовать вашему совету.
– Моему совету?
– Переговоры, к несчастью, идут плохо. То есть вовсе не идут. Мы определили свою позицию, но они никак не желают определить свою.
– Они?
– Они. Так что, если в ближайшем будущем ничего не изменится, нам придется оказать на них давление.
Оказать давление? – Даже Франклин, который не смог бы сделать карьеру на телевидении, не будучи мастером по части эвфемизмов, был разгневан. – Вы имеете в виду – убивать людей?
