И Ольга почувствовала себя жалким листком, который оторвался от ветки родимой и летит, несомый бурей, в некую клубящуюся тьму. Имя той тьмы – будущее. Ну да, то самое будущее, которое она раньше представляла себе светлым и радостным, окрашенным исключительно в самые радужные тона (в небе того будущего всегда сияла радуга и светило солнце!). Теперь же оно было мрачным, темным, пугающим. В его небесах не разглядишь ни одного просвета. Даже украдкой заглядывать в него не хотелось! Настоящее мало чем отличалось от будущего. Можно сказать, вообще ничем. Так же беспросветно и уныло. А вот прошлое – прошлое ее семьи, прошлое мамы, дяди Шуры, деда, тети Любы… Казалось, Ольга шла, шла по какому-то темному, продуваемому сквозняками коридору, не видя ничего ни впереди, ни вокруг, потом случайно оглянулась, не надеясь и сзади ничего увидеть, – и обнаружила там самосветный огонек. Он рассеивал тьму и даже как бы согревал Ольгу своим дальним, пусть призрачным, но все же – теплом. Вернуться к тому огоньку было, конечно, невозможно, но Ольга знала, что он есть, что он никуда не денется и всегда, как только оглянешься, можно увидеть его.
Этим огоньком было неведомое ей прежде прошлое.
Там тоже любили. Но не просто «расписывались» в загсе – умирали от любви! Там тоже смертельно ненавидели. Но не доносы писали на врагов – убивали их! Там тоже изменяли. Но не просто начинали «новую жизнь с новым товарищем» – наизнанку выворачивали, вдребезги ломали судьбы!
Ни в какой книжке не читала Ольга ничего интересней истории своей семьи, которую рассказывала ей теперь тетя Люба. С ума сойти – ее когда-то звали Милка-Любка и она была… она была девицей легкого поведения! Совершенно как в повести Куприна «Яма»! И даже работала (как-то нелепо звучало это слово по отношению к ее ремеслу, но как еще сказать, Оля не знала) в самом настоящем «гнезде разврата» – в публичном доме. Помещалось «гнездо» чуть выше улицы Маяковского, в том самом здании, где теперь детский дом.
С ума сойти! Она – худенькая, светловолосая, такая скромная, невзрачно одетая женщина, которая, кажется, рождена для того, чтобы оладьи печь, шить или кружевные воротнички вязать, – бывшая девица легкого поведения! Иногда Ольга даже думала, что тетя Люба ее разыгрывает, немножко привирает. Хотя, впрочем, зачем ей это нужно?
В прежние, давние времена у Милки-Любки была сестра, монашка Вера. Вера была влюблена в вора и убийцу Мурзика, а Мурзиком был не кто иной, как Виктор Павлович Верин, о котором Ольга вспоминала примерно с таким же ужасом, как о Полякове. В ее воображении что-то неразрывно связывало их двоих, хотя это глупости, конечно. Ну, присутствовал Поляков на допросе свидетелей по делу Верина, ну и что?
Да бог с ними, с Поляковым и Вериным! Сестру Милки-Любки нечаянно застрелил сыскной агент Охтин, с которым дружил дядя Шура, тогда звавшийся Шуркой Русановым. Тетя Люба рассказывала, что единственным у них поводом для ссоры были воспоминания о том самом Григории Охтине да еще о начальнике сыскного отделения Смольникове. Дядя Шура их обожал, а тетя Люба ненавидела. Впрочем, воспоминания были не только неприятны, но и опасны, а потому разговоры как-то сами собой прекратились, так что Ольга мало что узнала об этих людях. Зато тетя Люба много рассказывала ей про Шуркину и Сашенькину кузину Марину Аверьянову, носившую смешное прозвище Мопся, но бывшую довольно опасным человеком. Она была эсерка и пыталась втянуть в свою партию Шурку Русанова. Мамина подруга Тамара Салтыкова (та самая, которая похоронена на Петропавловском кладбище, разоренном комсомольцами… прах сначала собирались перевезти на другое место, но потом пошла какая-то неразбериха, ничего никуда не перевезли, просто перепахали могилы трактором, да и все, только камень, серую гранитную глыбу с надписью «Вечная память героям-чоновцам, зверски убитым белогвардейцами в 1918 году», перетащили в кремль и поставили в каком-то самом дальнем и заброшенном углу старого парка… теперь о нем и не знает никто) все-таки ввязалась в страшные эсеровские дела и едва не лишилась рассудка. Долго лежала в больнице, вроде бы вылечилась, но уже не стала такой, как раньше. Марину же сослали на Дальний Восток, в город Х., на Амур, и больше о ней никто ничего не слышал. Отец Марины, банкир Аверьянов, проклял ее и завещал все свое состояние – два миллиона! – Шурке и Сашеньке Русановым, своим двоюродным племянникам. Но воспользоваться деньгами им так и не удалось из-за войны, а потом и революции.
Ну просто роман… Роман со множеством действующих лиц!
Разные, разные имена мелькали в рассказах тети Любы. Например, Лидии Николаевны Шатиловой и Олимпиады Николаевны Понизовской, сестер знаменитой Эвелины, некогда тоже влюбленных в Константина Анатольевича: Лидия даже покончить с собой от любви пыталась! Впрочем, она вскоре вышла замуж за управляющего Сормовскими заводами Никиту Шатилова, а Олимпиада так и осталась старой девой и жизнь посвятила Шурке и Сашеньке. Упоминалось имя Вари Савельевой – подруги Сашеньки. И про то, как Сашенька с Варей ездили на «придворный бал», рассказала тетя Люба. Только на бал Варю не пустили – у ее платья оказалось недостаточно низкое декольте. Согласно этикету бала, оно должно было быть очень глубоким, а у Вари грудь оказалась закрыта сеточкой. Но у Саши декольте было достаточно глубоким, ее пропустили, и она впервые танцевала там вальс с Митей Аксаковым, своим будущим мужем. В юности Митя был влюблен в Сашеньку, а потом он стал женихом Вари Савельевой. Однако Митя поссорился с ней да и вскоре после того бала посватался к Сашеньке. В то время она ненадолго стала богатейшей невестой города, и никто не сомневался, что легкомысленного, нахального Дмитрия привлекает только ее приданое. Оле было ужасно неприятно, что отец женился на маме не по любви, а из-за денег, однако и Сашенька ведь была страстно влюблена не в него, а в другого человека, в знаменитого актера Игоря Вознесенского. Правда, ни Сашенька, ни ее богатейшее приданое не были ему нужны, потому что он был уже женат. Однако держалось это в тайне, и Сашенька долго-долго лелеяла напрасные надежды. Тетя Люба знала об этой истории нечто, чего не знал никто другой: ни Александр Русанов, ни тем паче Константин Анатольевич. Милка-Любка в давние времена дружила с Сашенькой и помогала ей кое-какими советами. Сашенька ставила свечки в часовне Варвары-великомученицы (что считалось вернейшим, проверенным средством привлечь любовь молодого человека), а потом Милка-Любка даже водила ее к своему дядьке, карточному шулеру Поликарпу Матрехину. А Поликарп иногда изображал из себя колдуна и ворожил девушкам на женихов. К несчастью, приворожить Игоря Сашеньке не удалось: именно в тот момент, когда она пришла к колдуну, к нему нагрянула полиция…
– Твоего отца я тоже знала, – рассказывала тетя Люба. – Он недолгое время квартиру в доме моего дядюшки снимал. Ох и красавец он был! Волосы вились – ты в него пошла со своими кудряшками, просто вылитая, только у него глаза зеленые были. И такие веселые, лукавые! Любую с ума сведут!
– Зеленые? Тогда в кого у меня глаза карие? – удивлялась Оля. – Мама ведь светлоглазая.
– Твоя мама рассказывала Шурику, что глаза у тебя такие потому, что она все время думала про того актера, Игоря Вознесенского, а у него были необыкновенной красоты черные глаза.
– А может, он и есть мой отец? – угрюмо спросила Ольга.
– Нет, ты просто как две капли воды – Митя Аксаков. Он твой отец и никто другой! А с Игорем твоя мама только один раз и встретилась, но уже после твоего рождения…
Да, много чего знает тетя Люба, много разного рассказывала она Ольге. Не уставала говорить, а та не уставала слушать. В два последних дня, остававшиеся у них до отправления плавучего госпиталя, с которым должна была уехать Ольга, они говорили, говорили так много, как никогда раньше. Чудилось, тетя Люба не просто открывала Ольге прошлое ее семьи, но пыталась свить некие прочные узы, которые привязали бы ее
