расстреливают беззащитное санитарное судно, и, кто бегом, кто на арбах, ринулись спасать людей.
Метров за двадцать до берега начиналась безопасная зона, долететь до которой снаряды уже не могли. Женщины, дети вбегали в Волгу по пояс, по плечи и баграми подтаскивали к берегу измученных людей. Все были одинаково обессилены – и раненые, и сестры, и матросы, и врачи. Случалось так, что с невероятными усилиями, захлебываясь, ныряя с головой, тащили с глубины на мелководье какую-нибудь дверь с вцепившимся в нее раненым, а на берегу оказывалось, что он мертв, что всех его жизненных сил только и хватило – удерживаться за ту несчастную дверь, а на саму жизнь их уже не осталось.
Мертвых торопливо, опасаясь нового налета или обстрела, погребли в общей могиле, которую вырыли на песчаном берегу и кое-как засыпали, а живых повезли в Мазуровку, где немедля разобрали по домам. Олю взяла к себе та женщина, которая ее везла. Потом она вернулась на центральную площадь, где стояли все арбы со спасенными людьми, и привезла еще двоих раненых. Так она сообщила Оле. Мужчин хозяйка поместила отдельно от нее, в другой комнате. Ольга, которая не могла ни рукой, ни ногой шевельнуть, так болело все ее тело, хотя ни одной раны на ней не было, лежала, словно княжна какая-нибудь, вымытая, ухоженная, переодетая в чистейшую льняную сорочку, на постели, застеленной совершенно городскими простынями. Ей случалось бывать в южных деревеньках во время редких остановок «Александра Бородина», но ничего подобного той чистоте и аккуратности, которая царила в этой избе… нет, в хате, именно так назывались дома в южных краях, – она не видела. Пол – не глинобитный, а деревянный – выскоблен до белизны, по углам развешаны букеты высохшей бледно-сиреневой лаванды, отчего в хатке царит сладковатый аромат.
Вообще хозяйка – звали ее Варвара Савельевна – сказала, что она не здешняя. Муж ее был из этих мест, привез сюда после свадьбы. Так они и прожили в Мазуровке последние двадцать лет. Немного счастья видели, а горя – куда больше.
– Как все люди, так и мы, – угрюмо сказала Варвара Савельевна. – Разве ж ты видела где-нибудь счастливых русских людей? Таких небось и нет. Читала у Некрасова поэму «Кому на Руси жить хорошо?»? Ах, в школе проходили! Ну, тогда помнишь, что никому из крестьян хорошо не было. Вас, конечно, в школе учили, что такое только при проклятом царском режиме было? Так вот, вранье. Никогда в России не было простому человеку хорошо. То баре его мучили, то продотряды, то какие-нибудь уполномоченные. Дармоедов и грабителей по нашу душу всегда хватало. Знаешь, как в кино «Чапаев»? «Белые пришли – грабят, красные пришли – тоже, понимаешь…» – И Варвара Савельевна усмехнулась своими твердыми сухими губами.
Она была странная какая-то со своими слишком рискованными, опасными речами… Обычно – это было всем известно! – такие разговоры заводили провокаторы, чтобы потом писать на людей доносы. Но какие уж провокаторы и доносчики здесь, в таком дальнем краю? К тому же ждать провокаций от человека, спасшего тебе жизнь, как-то совестно. И не походила Варвара Савельевна на записную провокаторшу. Ничего в ней не было хитрого, но в то же время она была непроста, ох непроста… Загадка в ней была, в каждом ее взгляде, в каждом слове. Она просила, чтобы Ольга называла ее тетей Варей, а у той почему-то язык не поворачивался. Варвара Савельевна не обижалась, но многозначительно покачивала головой и снова усмехалась. Ольге все время казалось, будто Варвара Савельевна что-то про нее знает, что-то особенное – такое, чего сама она о себе не может знать по каким-то таинственным причинам. Знает, но не говорит.
Однако не это было самым странным. Крестьянка вроде, а стихи Некрасова знает. А как она сказала: «Думала, ты в Спящую красавицу превратилась». Ну ладно, Некрасова и в самом деле в школе проходят. Но откуда в южном сельце можно узнать про Спящую красавицу? И как ухитрилась Варвара Савельевна догадаться, что Ольга – из Энска?
Можно было не ломать голову над вопросами, а взять да спросить напрямую, но у Ольги язык не поворачивался лезть с такими глупостями к женщине, которая от рассвета до заката то по дому крутилась, то в огороде возилась, то, подхватив на плечо тяпку и повязав косынку так, чтобы закрывала пол-лица от жгучего солнца, бежала на колхозные поля. И еще ведь успевала ухаживать за Ольгой и ранеными!
Беда – один из них вскоре умер. Варвара Савельевна привела заместителя начальника госпиталя, Светлану Федоровну Стахееву, разместившуюся в соседней хате и носившую на перевязи раненую руку, и показала ей своего несчастного подопечного, а заодно и второго, оставшегося в живых. Звали его Петр Славин, и он очень беспокоился о своих документах, надеялся, что Светлана Федоровна скажет, где его солдатская книжка. А что она могла сказать? Ничего, кроме того, что все документы, и не только его, сгорели вместе с каютой майора Метелицы. В каюту при обстреле попал снаряд, а тушить огонь было некогда. Невозможно было этим заниматься, когда и так все вокруг пылало и пули свистели со всех сторон.
– Значит, моя санитарная книжка тоже сгорела, – с тоской проговорила Ольга, когда Светлана Федоровна зашла к ней и рассказала о разговоре с раненым. – Значит, я теперь тоже без документов.
– Все мы без документов, – невесело кивнула Светлана Федоровна. – Все как один, кто с нашего СТС спасся. Да ничего, не горюй. Вместе будем восстанавливать наши бумаги.
Ольга отвела глаза. Какой кошмар ей предстоит… Опять идти в военкомат, возиться с характеристиками, хлопотать… Опять заполнять анкеты и отвечать на вопросы об отце и маме. И писать: «Александра Константиновна Аксакова находится в заключении, осуждена по 58-й статье…»
– Скажи спасибо, что жива, дурочка, – сердито пробормотала Варвара Савельевна, глядя на ее унылое лицо. – Вот была бы радость твоей маме, кабы ей бумаги твои пришли вместо тебя, а тебя взяла бы та же волжская волна, что других приняла… Или еще раньше снарядом бы тебя в клочья разорвало… Небось похлопочешь о документах, велика ли беда! Зато мамочка твоя тебя расцелует накрепко.
И тут же, увидев, как у Ольги задрожало лицо, насторожилась:
– Жива она, твоя мама? Или нет?
– Думаю, что жива, – со вздохом проговорила Ольга. – Я… я не знаю.
– Как так? – удивилась Варвара Савельевна, но тотчас же покивала понимающе: – А, ну ясно. Вот, значит, как оно сложилось… И за что ее?
Ольга дернула плечом – как рассказать? И решила ответить уклончиво:
– Ну, за что всех, за то и ее.
– Ясно, – повторила Варвара Савельевна понимающе. – Ни за что, значит.
– Выходит, так, – согласилась Ольга, поглядывая на нее исподлобья.
К Варваре Савельевне она относилась как-то… странно. Двойственно, проще сказать. Одновременно испытывала к ней полное доверие – и в то же время чувствовала глубоко спрятанную враждебность. Похоже было, что и хозяйка относилась к гостье совершенно так же. На самоотверженную заботливость
