– Ну а о судьбе своей матери вы хотите узнать? – зло спросил Поляков.
Портфель шмякнулся на землю.
– О чем? – тихо спросила Ольга, наклоняясь и шаря по земле, но не находя ничего, потому что продолжала смотреть на Полякова.
– О том, как живет и как себя чувствует Александра Константиновна Аксакова.
– Мама?!
Ольга выпрямилась, прижала руки к груди, забыв о портфеле. Хотела заговорить, но не могла.
Наконец голос пробился: незнакомо-низкий, по-чужому дрожащий:
– Вы что-нибудь знаете о ней?
– Она находится в Пезмогском комендантском участке Локчимлага, – сказал Поляков. – Я наводил справки – тогда, летом. Перед встречей с вами. Я хотел сообщить вам ее адрес, сообщить, что она жива и здорова. Но вы не явились.
– Пезмо… Пемзо… – Ольга попыталась повторить, но тут же сбилась. – Почему же вы не передали адрес тете Любе?
Поляков усмехнулся.
– Вам смешно?! – ахнула Ольга.
Ну да, ему было смешно. Дядя Гриша когда-то рассказывал: «Милкой-Любкой ее звали. Бежит, бывало, в беленьком платочке – ну чисто ясочка-голубка, глазки потуплены, воды не замутит, девица-красавица, душенька-подруженька. А завсегдатаи «Магнолии» про нее такое рассказывали… Потом сошлась с Мурзиком. Потом за Шурку Русанова замуж вышла. За-га-доч-ная девка!» И вот Полякову вообразилась сцена: к «загадочной» Милке-Любке, которая когда-то визжала во дворе старого энского острога: «Сыскные! Собаки! Бей их!» – и натравливала толпу на Смольникова и Охтина, – к Милке-Любке приходит сын «сыскной собаки» Смольникова и сообщает, где находится и как себя чувствует ее золовка, заключенная Александра Аксакова…
«Мы для жизни – карты. Картишки! – говорил дядя Гриша. – Она нас тасует. Она нами играет! Она нас сдает, берет, прикупает, разбрасывает – и снова собирает в одну колоду».
Ка́к собрала их всех картежница-жизнь, ка́к стасовала, ка́к сдала! Ну разве это в самом деле не смешно?!
– Смешно, – повторил Поляков, слабо улыбаясь. И в то же мгновение голова его качнулась от пощечины.
– Вам смешно? – снова вскрикнула Ольга, отпрянула было, словно набираясь храбрости, но тотчас опять подалась вперед и ударила по другой щеке – другой рукой.
Поляков отшатнулся.
– Вам смешно? – выдохнула Ольга, и тут же глаза ее стали огромными, а рот испуганно округлился: – Ой! Вам больно?!
Что-то мокрое, соленое скользнуло по его губам… Кровь? Чертова девка до крови разбила ему нос!
По глазам Ольги было видно, что приступ ярости прошел, что она в ужасе – в таком ужасе, что вот-вот упадет в обморок.
Поляков шагнул вперед и подхватил ее под руку:
– Успокойтесь. Слышите? Успокойтесь!
– Что я наделала… – бормотала Ольга. – Что я наделала! Изви…
Ему не хотелось, чтобы она извинялась. Ему было невыносимо видеть ее страх. Ему было невыносимо осознавать, что она снова его боится!
– Замолчите сию минуту, – с силой тряхнул ее Поляков. – Всё, забыли. Понятно? Забыли. Ничего не произошло. Сейчас вы пойдете домой, а завтра…
– Завтра? – повторила Ольга, отскакивая. – Ни завтра, ни послезавтра, никогда в жизни! Никогда не приду! Не ждите! Сексотом вашим стать? Нет! Ни за что не буду!
– Да вы что? – Поляков чуть голоса не лишился. – Вы меня не так поняли…
Она только глазами темно блеснула, отворачиваясь и исчезая в глубине подворотни.
Поляков шагнул было вслед, но споткнулся. Посмотрел вниз…
– Черт возьми! – воскликнул почти в отчаянии. – Да что происходит?! Вы забыли свой портфель!
Простучали каблуки – Ольга вернулась, чуть не налетела на него, схватила портфель с земли, гибко выпрямилась и снова исчезла. Хлопнула дверь – значит, она вбежала в дом.
Поляков в ярости пнул сугроб. Там что-то лежало, комочек какой-то.
Он поднял его и сразу понял: рукавичка. Самая обыкновенная рукавичка из самой простой, грубоватой шерсти, с вышитым на ней красным не совсем уклюжим цветочком.
Все-таки Ольга умудрилась ее потерять.
«Это какая-то сказка про белого бычка! – подумал Поляков сердито. – И что мне теперь делать? Идти возвращать ей рукавичку? Ага, я стучу в дверь – а ее открывает Милка-Любка!»
– Смешно, – пробормотал он, стискивая рукавичку в кулаке. – Смеш…
И не договорил. Над ухом грохнуло. Что-то обожгло левое плечо, да так сильно, что Полякова шатнуло к стене. Он ударился головой о кирпичную настывшую кладку, но боли не почувствовал. Другая боль,
