дурень я! Значит, они за мной следили, увидели, как она ко мне вернулась... Они все поняли! Хорошо еще, что на нее не напали. Я... – Он всплеснул руками в припадке отчаяния. – Я настоящий преступник, что ее туда послал! Что бы я делал, если бы ее там убили?!
– Насколько я понимаю, сию барышню так просто не убьешь, – усмехнулся Охтин. – Я еще тогда ее заприметил, когда в редакцию приходил по поводу Кандыбина. Малехонькая барышня, вроде ничего особенного, а характер, чувствуется, железный. И храбрая!
Шурка посмотрел подозрительно. Нотки восхищения, прозвучавшие в голосе Охтина, ему очень не понравились.
– Храбрая, а? – настойчиво повторил Охтин. – Как думаете, Русанов, согласится она нам помочь?
– В каком же смысле?
– Я ведь насчет нового Дю-лю не просто ради скабрезного интереса поинтересовался. Есть сведения, что видели его близ Андреевской ночлежки. Это ведь в нашем городе самое такое место, чтобы всякая пакость могла тихо залечь на дно и вылежаться, ожидая, пока буря поверху пройдет. Недаром господин Горький сие местечко так и называл – «на дне»! Еще, конечно, в Сормово можно податься, к пролетариям... Там тоже можно припухнуть, удобную минуту выжидая. Но Дю-лю наш – он не тот типаж, среди сормовичей он будет весьма и весьма приметен. А здесь...
– Ради Бога, – смиренно сказал Шурка, – может, вы мне поясните, что за штука такая – Дю-лю, и с чем его едят?
Смольников снова усмехнулся не без смущения:
– Видите ли, господин Русанов, вы у нас еще человек молодой и, по счастью, неиспорченный. Кроме того, вы собой привлекательный, определенно пользуетесь успехом у женского пола, и вам нет нужды взбадривать свою чувственность непристойными картинками. Дю-лю – прозвище некоего французского фотографа, который распространял именно что непристойные изображения юных девушек. Совсем юных, можно сказать, девочек. Многих к нему приводили растленные матери... И вот у него в Петрограде появился последователь. Фамилия его – Баженов. Правда, в настоящее время он скрылся из Петрограда, опасаясь ареста. Задержана одна из ближайших его помощниц, которая дала показания, что он мог скрыться в Энске либо в другом поволжском городе.
– Андреевские нумера, – продолжал Охтин, – сами понимаете, еще то местечко! И здесь найдутся матери-опойки, которые не прочь поторговать красотой и невинностью своих юных дочерей – если, конечно, допустить, что в них еще осталась невинность. То есть для Баженова здесь весьма хлебное место. Не сомневаюсь, что он вовсю продолжает свою преступную деятельность. То есть я просто уверен в этом, поскольку в городе уже начали появляться картинки возмутительного содержания. Значит, он уже нашел не только натуру, но и сообщников, которые его фотографические снимки печатают и распространяют. Но если ворваться в Андреевские нумера вот так просто, с облавой, нахрапом, мы, конечно, ничего не найдем. Там умеют прятать концы в воду! К Баженову и его возможным сообщникам нужно присмотреться исподволь. И тут очень кстати для нас то, что идет перепись и господ переписчиков где только не привыкли видеть.
– А можно... – начал было Шурка, но от волнения у него даже голос сел. Пришлось прокашляться, прежде чем он смог снова заговорить: – Можно мне попасть в ту группу переписчиков, которая в ночлежный дом пойдет?
Охтин и Смольников обменялись мгновенными взглядами. Потом Охтин как-то странно закашлялся, и Шурка не вдруг понял, что он подавляет смех.
«Не возьмет! Высмеет и...»
– Насколько я понимаю, – сказал Смольников, – Григорий Алексеевич сам намеревался просить вас об этом. Не так ли, господин Охтин?
– Именно так, – отозвался вышеназванный. – Дело в том, что я сам намерен там появиться под видом переписчика. И рядом со мной должен быть человек, моего доверия достойный. Таковым являетесь вы, Александр Константинович. А если среди нас будет еще и дама, это придаст нашей бригаде вид особенно безобидный и заслуживающий снисхождения со стороны ночлежных обитателей. Сами понимаете, годится для участия в данной акции не всякая особа женского пола, а склонная к риску и смелая. Станислава Станиславовна, насколько я понял, барышня именно такая.
– Да вы что? – спросил Шурка, бледнея. – Там же, среди ночлежников, небось всякие ужасные типы попадаются. А Станислава Станиславовна... она... а вдруг они...
Он запутался в словах и замолк, неловко, мучительно краснея.
– Насчет этого можете не тревожиться, – сказал Смольников. – Самомалейший элемент риска мы постараемся исключить. С вами будет смотритель ночлежки, который за вашу безопасность головой отвечает. Ночлежники – публика отпетая, что верно, то верно, но сесть в тюрьму за просто так никому из них охоты нет. И, если правду сказать, не стоит видеть в них сборище отъявленных убийц. В притон мы вас, конечно, не пустили бы. Вы пойдете в обитель несчастных, сбившихся с пути людей, но отнюдь не в разбойничий вертеп. Опять-таки, прошу помнить, вы будете облечены государственным заданием, на вас будет форменная одежда переписчиков, а поднимать руку на чиновников эти господа в самом деле остерегаются.
Шурке показалось, что Смольников относится к опасности, которая может угрожать Станиславе Станиславовне, как-то слишком уж поверхностно. Но что он мог сделать? Только сказать:
– Надо бы ее саму спросить, согласна она или нет.
Ну да, у него еще оставалась последняя надежда, что Станислава Станиславовна не пожелает ввязываться в авантюру.
– Готов держать пари, – усмехнулся Охтин, – что сия амазонка не пожелает остаться в стороне!
Шурка был бы и рад в пари ввязаться, да предчувствовал, что проиграет.
И правильно предчувствовал!
Стук в дверь раздался ровно в полночь.
– Что вы здесь делаете? – хмуро спросил Мартин, увидев открывшую ему Марину. – Я хотел встретиться с ней один, сам. Дайте войти, уходите!
Он говорил по-русски очень хорошо, даже лучше Андреаса, не вставлял то и дело в речь немецкие слова.
– Что ты задумал? – холодно спросила Марина, не трогаясь с места.
– Не ваше дело. Неважно. Уходите.
– Я никуда не уйду. Уходи лучше ты. Одумайся.
– Уйдите, ну! – срывающимся голосом выкрикнул Мартин и сделал шаг в дом.
Марине пришлось посторониться. Не хотелось его слишком уж злить, а главное, шум нельзя было поднимать.
Она впустила Мартина и прикрыла дверь.
– Если вы сейчас не уйдете, – проговорил Мартин, угрюмо набычась, – я уж точно донесу на вас в русскую полицию.
Нет, парень совершенно ума лишился! До чего же странно он себя ведет! Марина, правда, видела его только раз, в кафе он производил впечатление нормального человека. А тут... будто подменили человека! Неужели и впрямь любовь к Грушеньке лишила его рассудка? У Марины такое не укладывалось в уме. Нет, она, конечно, понимала, что можно голову потерять от любви и страсти, но не к этой же избалованной куколке, кисейной барышне!
– Да ты спятил! – холодно проговорила она. – Донесешь на меня – за что? Я тихо живу, никому не мешаю, все мои старые грехи в полиции наперечет известны. Ты своих товарищей подведешь, а не только меня. Ты об этом подумал?!
– Да что мне о ком-то думать, о ком-то заботиться? – с искренним удивлением спросил Мартин. – Разве обо мне кто-то думает, кто-то заботится? Да и вам на моих товарищей наплевать, кроме одного из них. Верно? Кроме того, с кем вы на могилах в обнимку валяетесь!
Марина так и кинулась на него, выставив скрюченные когти:
– Ах ты, гад... – И замерла, наткнувшись грудью на дуло револьвера.
– Тише, фрау, – усмехнулся Мартин. – Стойте, а то выстрелю!
– Стойте, Марина Игнатьевна, – испуганно вскричала Грушенька, – вдруг он правда выстрелит!
