Осень на краю

времени не рожу. Однако я не могу родить от кого угодно. Я хочу выйти замуж и родить от мужа, а им, сами понимаете, опять же должен быть не кто угодно, а давно мною любимый человек.

– Мой отец, – голосом, в котором не было ни нотки от голоса прежней барышни Русановой, не спросила, а констатировала Саша, и Клара кивнула:

– Ваш отец, совершенно верно.

– И вы хотите, чтобы я...

– Я хочу, чтобы вы помогли мне стать его женой. Вы должны убедить его, что довольно шататься беспутным холостяком. Вы должны убедить вашу тетку взглянуть на наш брак другими глазами. Я знаю, она влюблена в Константина сто лет...

– Ей только пятьдесят, – устало поправила Саша.

– Только! – с искренним ужасом возвела глаза к небу Клара. – Да ладно, какая разница! Главное, что она лелеет мечту, будто Константин однажды прозреет и женится на ней. Убедите эту старую дуру в том, что таких чудес не бывает. Не бывает! Убедите также вашего брата, что я буду лучшей в мире мачехой, которая никогда и ни во что не вмешивается и охотно предоставляет взрослым детям супруга жить своей собственной жизнью и самим строить свою судьбу.

– А взамен? – пробормотала Саша, отворачиваясь. – Что будет мне, если я сделаю то, что вы хотите?

Клара неприметно вздохнула с облегчением. Ага, все же не она свела разговор к откровенному и беззастенчивому торгу. Не она, распутная актрисулька, а вот эта прелестная и нежная замужняя жена из благородного семейства.

И если есть на свете средство,
Чтоб честному – вдруг обернуться подлым,
И добряку – чтоб сделаться злодеем,
Пойти на клятвопреступление тому,
Кто клятву верности давал совсем недавно,
А милосерднейшему сделаться убийцей,
То это средство – та же самая любовь,
Любовь, что мир должна преображать,
Добрее делать, краше и милее! —

вспомнила она Шекспира и только горько усмехнулась тому, что все в мире, оказывается, уже давным- давно было сказано. Давным-давно... В каком там бишь веке? Клара попыталась вспомнить, когда, в какие времена жил Шекспир, но поскольку невозможно вспомнить того, чего не знаешь, даты жизни великого англичанина так и остались неуточненными.

– Что взамен? – переспросила она, возвращаясь в день нынешний. – Взамен вы получите возможность провести ночь с Игорем Вознесенским.

Какое-то мгновение длилось молчание.

– Ночь? – переспросила Саша чуть погодя.

– Ночь, – пожала плечами Клара. – Или, не знаю, час, жизнь, минуту... Все будет зависеть только от вас: на сколько вы сумеете его удержать, на столько он и будет вашим. Ну, что молчите? Боитесь, что ли? Ну, знаете... Qui ne risque rien ne pas gagne rien! Кто не рискует, тот не выигрывает!

– А как вы это сделаете?

– Вы лучше подумайте о том, как вы сделаете свою часть нашего уговора. Уж поверьте моему опыту: даже самого верного из мужчин заманить в чужую постель легче, чем затащить под венец закоренелого холостяка. Есть разные возбуждающие средства... Про шпанские мушки вы слышали? Я знаю такие средства, я пользовалась ими. Нужна только соответствующая обстановка – и вино. Вы получите Вознесенского, клянусь.

– А когда? – спросила Саша, и Клара порадовалась деловитым ноткам ее голоса.

– Как только представится удобный случай. Я не могу ни с того ни с сего устроить дружескую пирушку и пригласить туда вас и Игоря. Не могу потому, что это будет явно шито белыми нитками, а он ведь хороший актер и как профессионал не выносит плохо срежиссированных спектаклей. Все должно быть поставлено, но поставлено с максимальной достоверностью и естественностью. Только давайте договоримся на берегу, как выражаются моряки: между нами не должно быть никаких баш на баш: мол, вы переспите с Игорем... – уж позвольте называть вещи своими именами! – и только затем начнете выполнять свою часть договора. А вдруг он убежит от вас с криком ужаса?

– Это еще почему? – смертельно обиделась Сашенька.

– Да кто его знает, Вознесенского? Он ведь болен хворью верности. Вдруг, согрешив, начнет посыпать главу пеплом и облачится во власяницу? – ехидно ухмыльнулась Клара. – Так вот, я не хочу, чтобы пострадали мои интересы, понятно? Я хочу для начала видеть результаты ваших трудов. Вы должны вдалбливать отцу в голову мысль о том, что ему пора остепениться, что жестоко поступать с любящей женщиной так, как он в течение многих лет поступал со мной... ну и так далее. Понятно вам, дитя мое? С вашей стороны – постепенная обработка своего папочки, с моей – подготовка почвы для того, чтобы однажды в нее было брошено роковое зерно вашей с Вознесенским встречи... Прошу простить за высокопарный штиль, но это – профессиональное. А теперь мне пора идти, здесь немилосердный сквозняк, а мои юбки отнюдь не бархатные, как может показаться издалека, а из самой обыкновенной крашеной марли!

* * *

Еще в тот давний день, вернее, в ту ночь, когда Дмитрий Аксаков неожиданно встретился со своим бывшим шафером, Витька Вельяминов передал ему газетку, присланную из Энска, – просто так, на память о родном городе. Дмитрий украдкой читал ее – и зачитал до дыр. Много там было всякого, на что в былое время он и внимания бы не обратил, но чему теперь радовался буквально с умилением. Ему было дорого каждое слово! И то, что «Торговый дом „М. Дестилятор и K°“, несмотря на повышенные цены материалов, принимает заказы мужского платья по очень доступным ценам. Исполнение безукоризненно и изящно, опытным закройщиком М.П. Конкиным. Большая Покровка, дом Митрофана Смирнова»; и то, что кому-то «требуется локомобиль, вполне исправный, 150–250 лош. сил. Предложения адресовать: Рождественская ул., 36, д. Рукина, кв. 10». Дмитрий даже всерьез забеспокоился оттого, что «пропал кот сибирский, рыжий, с белой мордочкой, грудью, брюшком и лапками. У носика желтое пятнышко, кладеный. Доставившему или указавшему, где он находится, будет выдано 5 руб. Малая Ямская, д. 3, кв. 4»...

Среди прочих была и такая заметка, которая вроде бы прошла сначала мимо внимания Дмитрия, ну, по крайней мере, только насмешила его, но потом, в особый миг жизни, ему вспомнилась:

«Мастеру шрапнельной мастерской Сормовского завода Прокофьеву сообщили, что старший рабочий шрапнельной мастерской Стеблов после вечерней смены спрятал за голенища валеных сапог пули и собирается унести их с завода. Прокофьев задержал Стеблова и спросил его, зачем он похитил пули. Стеблов отрицал это, но за голенищами валеных сапог у него было обнаружено 1 пуд и 4 фунта пуль. Объяснить свой проступок Стеблов отказался.

На суде Стеблов не признал себя виновным, объяснил, что он спрятал пули в сапоги для того, чтобы по осмотре мастерской снова положить их на место, а на утренней смене добавлять в шрапнели, так как бывает, что пуль не хватает, и это задерживает работу.

Стеблов указал, что работает на Сормовском заводе уже 24 года и ни разу не был замечен ни в чем предосудительном.

Это подтвердил и Прокофьев.

Мировой судья 6-го участка Стеблова оправдал».

Странным образом – четко, с каждой отдельно пропечатанной буковкой – Дмитрий увидел эту заметку в небесной вышине, в просвете меж облаков, когда лежал на земле, запрокинув голову, и ощущал, что из его пробитой пулей ноги вытекает кровь и впитывается в землю. Боль была такая, что в голове Дмитрия что-то сместилось. Ему вдруг показалось, что не какой-то там безвестный германец выпустил в него пулю, причинившую такое нечеловеческое страдание, а неведомый подлый сормовский воришка Стеблов нарочно похищал пуд и четыре фунта пуль, чтобы сейчас все они разорвали ему в клочья ногу. Именно это ощущение – разорванной в клочья ноги – не оставляло его. Конечно, одна маленькая дырочка – что, не видел Дмитрий пулевых ранений, что ли? – не могла причинить столько боли. Он кусал губы, плакал и смотрел в небо. Ужасная бородатая рожа мелькала меж облаков, раздвигала черные строчки петита и просовывалась меж ними. «Может быть, это Бог смотрит на меня с высоты?» – мелькнула ужасная, пугающая своей бесстыдной кощунственностью мысль. Нет, Бог не мог быть так безобразен, подумал тотчас