– Да, – выдохнула она, не соображая, что говорит, стоя перед ним, тиская трясущиеся ладони, забыв даже поправить одежду.
– Ну ладно, пошли в кровать, – небрежно повел он крутыми плечами. – Я белье сменил на всякий случай.
– Что? – У Жени вдруг пересохло в горле.
– Ну мало ли, – опять повел плечами Лев. – Я же не знаю…
Она пролетела мимо в комнату. Ничего не видя, сгребла с постели простыни, сдернула, обрывая пуговицы, наволочки, скомкала, швырнула в коридор. Лев переступил через свалку.
Женя бросила в кресло плащ, скинула туфли, потащила вниз колготки. Она раздевалась перед ним, бросая как попало вещи, но что-то такое было в этих беспорядочных движениях, что Лев отнюдь не набросился на нее снова – отступил к стене и даже привалился к косяку.
Женя выдернула из шкафа футболку, джинсы, свитер, кое-как напялила. Вихрем пронеслась в прихожую, мимо посторонившегося Льва. Сунула ноги в кроссовки, схватила под мышку куртку, рванула дверь…
– Ах да! – Обернулась: – Ты как в квартиру попал?
– У меня ключ был, ты что, забыла? – пробормотал он, не отклеиваясь от косяка, только чуть повернув голову. – Ты же сама оставила: мол, как только захочешь приехать, в любое время… – Хмыкнул и вдруг пошел к ней, недоверчиво, нерешительно бормоча: – Жень, да ты что? Женька, что… время вышло?
– Когда будешь уходить, ключ оставь в тридцатой квартире, – выдавила она. – Только ничего не забудь, пожалуйста. Счастливой фиесты!
И, хлопнув дверью, ринулась вниз через две ступеньки. С кем-то столкнулась, с кем-то не поздоровалась, выскочила на крыльцо…
Грушин угрюмо курил, привалясь к дверце «Фольксвагена», подняв воротник.
Один.
Олега не было.
«…А иногда смерть представляется исцелением больного, спасением из плена, встречей с теми, с кем ты был насильственно разлучен их преждевременным уходом, представляется возвращением домой, выходом на свободу после долгих лет заточения, внезапным озарением – постижением скрытой истины…»
Женя открыла глаза и долго, тупо смотрела вперед, где блестел в свете фар мокрый асфальт. До темноты было еще далеко, но все машины шли с включенными огнями: моросило и хмарило. Смутно виднелись очертания фигуры Грушина: сутулые плечи, понурая голова. Казалось, он задремал за рулем, и сейчас потерявший управление «Фольксваген»…
Женя вдруг пожелала этого – настолько сильно, что даже ощутила нечто вроде удивления. «Ну вот, а еще говорят, будто слезы приносят облегчение…»
Глупости. Ей ли не знать, что ничего не приносят слезы, а только уносят последние силы, оставляя пустоту и усталость. Она села, пытаясь распрямить замлевшее тело и затекшие мысли. Поймала в зеркальце взгляд Грушина:
– Проснулась?
– Да. Долго еще?
– Полчасика, а может, и меньше. Сигарету дать?
– Ты что, я же не курю.
– Ну, думал…
– Не надо. Только пить хочется.
Грушин передал ей минералку.
Женя вяло сделала несколько глотков. Наверное, Грушин где-то приостановился по пути, когда она уснула, сделал запас. Все-таки три часа туда, три обратно, да еще какое-то время придется потратить, чтобы уговорить Аделаиду поехать с ними.
Да, приманку-то они забросили, и Охотников информацию наверняка получил, но засада явно накрылась. Фактически вместо трех осталась одна боевая единица – Грушин, Женя, мало что без оружия, чувствует себя скорее мертвой, чем живой. А Олег…
– Где он? – выдохнула Женя, спрыгивая с крыльца и хватая Грушина за рукав.
– Ушел, – буркнул тот, осторожно высвобождаясь, но у Жени пальцы разжались сами собой.
Да… она знала.
– А ты что думала? – сердито буркнул Грушин. – Не всякий, знаешь, такое выдержит.
Женя не удивлялась, не возмущалась. Стояла мертво.
Грушин скользнул взглядом по окнам, неприятно оскалился и сказал:
– Давай в машину, что ли, сядем. А то этот твой прилип к стеклу как банный лист, пялится.
Женя заползла на заднее сиденье, словно раненый зверь – в берлогу. Не хотела, чтобы Грушин видел ее лицо, но он покосился в зеркальце и вздохнул:
– Не знала, что ли, что Левка надумал приехать?
Женя не отвечала, не шевелилась, и Грушин опять вздохнул:
– Не знала, вижу… Ну, что ж теперь! Бывает. Ничего, помиритесь.
