заставили ее сесть.
Перед глазами прошла кровавая мгла, к горлу подступила тошнота, и в эту же минуту под левую грудь кольнуло, да так, что остатки беспамятства мгновенно схлынули. Женя осознала себя сидящей на земле, причем руки ее были высоко вздернуты и зажаты в тисках железных пальцев, обладателя которых она не видела, зато видела другого человека, который колол ее ножом, пристально заглядывая в лицо.
Встретившись с ней взглядом, он мрачно дернул углом рта:
– Ну вот и хорошо. Теперь вижу, что очнулась. – И, отведя нож, целомудренно одернул ее футболку, а потом кивнул напарнику.
Руки Жени упали, как плети, да она и сама упала бы лицом вперед, но невероятным усилием удержалась, сообразив, что всей тяжестью напорется на нож.
Угрожающе навостренное лезвие, чуть запачканное красным, поплыло влево, потом вправо. Женя сцепила зубы, силясь остановить головокружение. По животу щекочуще, липко змеилось что-то.
«Кровь, – поняла она, но не ощутила никакого страха. – Это ничего. Главное – не упасть».
И вдруг как током прошило: где Олег?!
– Не дергайся, – велел человек с ножом, уловив ее попытку обернуться. – Успеешь, наглядишься еще.
Женя уставилась на него, удивляясь, почему по немолодому, усатому лицу этого милицейского прапорщика бегают такие странные тени. Сзади тянуло жаром.
«Костер, – вяло подумала она. – Ну конечно, потому и светло».
И обмерла, внезапно догадавшись, что это горит.
Прапорщик отвел глаза:
– Сам виноват. Кричали же вам, стойте да стойте!
Женя медленно обернулась и как-то враз охватила взглядом глубокую черноту леса, на фоне которого поблескивала белыми боками видавшая виды «Волга» с синими и красными полосами, ярко освещенная уже догоравшим костром.
Догорал «уазик»…
Женя рванулась с криком, но прапорщик вцепился ей в волосы, повернул к себе:
– Сидеть! Ничего там не осталось, так бабахнуло, что…
Слова доходили как сквозь вату, а смысл их Женя и вовсе едва улавливала. Все было бессмысленно, все: эти слова, выражения лиц. Огненные сполохи промелькнули в черной тьме вверху – нелепые содрогания жизни рядом с огромной, спокойной, непостижимой смертью.
Она больше не кричала. В глазах помутилось. Женя слепо потянулась вперед, нашарила руку прапорщика, ощутив острую боль в ладони, потянула к себе эту руку с зажатым в ней ножом, но тотчас пощечина сшибла ее наземь.
– Да ты что, Сидоров? – недовольно заблажил Салага. – Пускай! Раз сама хочет, нам же легче!
– Заткнись! – угрюмо бросил Сидоров и новым рывком заставил Женю сесть.
– Поддержи ее, – скомандовал напарнику, и тот упер колено в спину Жени, мешая завалиться навзничь.
Прапорщик сгреб футболку у горла и стиснул, не давая упасть вперед. Напряженно глядя в лицо, спросил:
– Где Андрюхин? Куда вы его дели? Где товар?
Женя смотрела незряче, слезы ползли по щекам. Новых пощечин почти не ощутила: просто Сидоров почему-то качнулся из стороны в сторону. Наконец кое-как справилась с прыгающими губами, выдавила:
– Где… Олег?
– Сама видела, – огрызнулся Сидоров. – Хочешь, к нему брошу?
Она кивнула.
– Живую? – Сидоров передернулся. – Потом, ладно… А пока говори: где Андрюхин? Где товар?
Женя качнула головой:
– Не знаю.
Салага с силой вцепился ей в волосы:
– Вы что, с неба в его «УАЗ» упали? Говори, был товар в машине?
– Да, – выдавила Женя, не понимая, о чем ее спрашивают.
– Мать твою! – ошеломленно вызверился Сидоров. – Это же на десять тысяч баксов сгорело добра! Ну, Андрюхин…
– А сам, сам он где? – надсаживался Cалага, все сильнее дергая Женю за волосы, но даже эта мучительная боль не могла пробиться сквозь оцепенение, владевшее всем ее существом. – Где Андрюхин? Сторож с Маньчжурки.
– Дома, – с трудом пробормотала она.
– Живой, что ли?! – недоверчиво ахнул Салага.
