«И вообще, мне очень понравился Хабаровск…» – хотела еще сказать она, но не сказала.
Олег улыбнулся, быстро обнял ее, притянул к себе, но тотчас отпустил. А в глазах продолжало светиться нечто, заставлявшее Женю дрожать, как от прикосновения.
– Ты забыла: я довольно долго жил в Нижнем. Тебе Грушин не говорил? Отец работал здесь года два, читал курс лекций по ветеринарии в сельхозинституте. Давно, конечно, это было. Я здесь школу оканчивал. Мы с Грушиным тогда и познакомились, соседями были. Так что и климат нижегородский мне знаком, и некоторые окрестности – особенно всякие там зверосовхозы.
Он лукаво прищурился, и Женя ахнула:
– Ты догадался, где Аделаида прячется?
– Имеются некоторые соображения. А тебе Эмма что-нибудь толковое сказала? Нет, погоди, вот подойдет Грушин, тогда и обменяемся мнениями.
– А что там происходит? – обернулась Женя на шум, который, впрочем, уже ощутимо стихал.
– Как что? Пролетарии прижали к стенке проклятых буржуинов. Давненько я не слышал словечка «кооператор», – усмехнулся Олег. – Зарплату здешнему персоналу месяца три не выдают, а официальная версия такая: арендаторы не платят. Арендаторов, как я понял, здесь не меньше сотни, и даже если все платят, как Грушин, по десятке, это уже нехилая сумма получается. Наехали на него круто, однако Грушин преспокойно показал им копии приходных ордеров: арендную плату, мол, вношу исправно, да не в банк, а наликом. Другие тоже подсуетились, послали за бухгалтерами. Теперь стрелки четко переведены на этого, который в парикмахерскую любит ходить. Ясно, что он денежки заиграл.
Стрелки и в самом деле были переведены четко: Грушин и его товарищи по несчастью уже оказались вне арены классовой битвы, которая плавно перемещалась вслед за отступающей администрацией. Администрация целила в лифт, однако он был, как всегда, набит под завязку. Пришлось ретироваться пешим порядком, по лестнице… Восставшие массы ринулись следом.
– Не побили б сердешного, – озабоченно сказал Олег, вслушиваясь в отдаляющуюся канонаду.
– А следовало бы! – сердито бросил подошедший Грушин. – Был момент, я думал, меня самого побьют. Там бабуля одна трясла мокрой щеткой, так и норовила мне ейной мордой в харю ткнуть!
– Она еще утром лютовала, – вспомнила Женя. – Меня обрызгала, еще какого-то…
Умолкла. Странно ей вдруг сделалось, так странно… опять то же ощущение вещего холодка – и опять совершенно непонятно, как истолковать предчувствие.
Грушин и Олег, мгновенно переглянувшись, враз шагнули к ней, но не успели ничего спросить: рядом раздался веселый голос:
– Закурить не найдется, Дмитрий Михалыч?
Грушин катнул по щекам желваки, исподлобья глянул на подошедшего вахтера:
– Ага, теперь Дмитрий Михалыч! А кто я был только что? Зажравшийся кооператор? Мафик? Вор в законе?
– Ну, ну, чего ты? – примирительно улыбался мужичок лет семидесяти, которого язык не поворачивался назвать старичком: такой он был крепкий, сухой, жилистый, так молодо сияли его яркие голубые глаза. – Я, что ли, тебя честил? Это вон бабье разошлось. А ты не злись на них. Пенсию не платят, зарплату не дают – куды бедному крестьянину податься?
– Ладно, – хмыкнул Грушин, – особенно тебе, дядя Ваня, податься ну совершенно некуда! Как на Средной рынок ни придешь, Антонина Петровна, неспетая песня твоя, то с «викторией», то с малиной, то с огурцами-помидорами, то с картошкой. И вечно к ней очередь!
– Обаятельная женщина, – кивнул вахтер. – За то и ценю. Если б не ее произрастания, мы б уже ноги протянули. Натуральное хозяйство развели, куда ж денешься. Опять думаю кролей развести. Раньше-то мы держали элитных пород, повышенной мясистости! Это я еще когда здесь гипом
– В Тынду?! – присвистнул Олег. – Каким боком? Разве Дорпроект работал на БАМ? На Дальнем Востоке проектировщиков не нашли, что ли?
– БАМ строила вся страна, ты что, забыл? – ухмыльнулся дядя Ваня. – А у нашего бывшего директора сын был начальником стройучастка в Чаре – ну как не порадеть родному человечку? Ребятки у нас тут табуном толклись, скольких девок с собой поувозили в таежные красоты. А что толку? Все и повозвращались, когда эти козлы перестроечные Союз ухлопали. Хоть бы вашу Эмму взять…
Вот оно! Жене почудилось, будто что-то мелькнуло перед глазами. Ясный, почти слепящий свет… Теперь не упустить бы!
Она не знала, не понимала, что случилось. И если бы ее сейчас кто-то попросил облечь внезапное озарение словами, не нашла бы таких слов.
– Ну а что Эмма? – спросила спокойно (до боли стиснув руки в карманах плаща, чтобы унять нетерпеливую дрожь). – Она, конечно, еще переживает, но…
– Переживает! – сердито фыркнул дядя Ваня. – Запереживаешь тут! Думала бабочка – все успокоилось, стала себе новую жизнь кое-как склеивать (невинный, ясно-голубой взор метнулся к Грушину), а тут он опять нагрянул, как тот снег на голову! Вроде вылечился, уверяет, но я, как глянул на него, сразу понял: черта с два. Каким он был, таким он и остался. От этого не вылечиваются.
– Так вы его и раньше знали? – наугад вела свою партию Женя, молясь в душе, чтоб Грушин не влез в разговор, не брякнул: «О чем речь?»
Она не знала, о чем речь! Пока не знала, но, может быть, вот-вот…
Краем глаза Женя уловила напористое движение Грушина, все-таки решившегося вмешаться, но Олег нажал ему на плечо, и тот не сказал ни слова.
– Знал, еще бы не знать! – задумчиво ответил дядя Ваня. – Я их и познакомил. Помню, бежит Эммочка с
