Он так шарахнулся, что с силой наступил на покалеченную ногу. Но даже не почувствовал боли – плюхнулся всей тяжестью на какой-то каменный обломок и замер, глупо схватившись за голову.
Надежда, Надюшка, где же ты и что с тобой? Знаешь ли ты, что доживаешь свои последние часы и минуты? Но как, каким образом ты угодила в некие жуткие мавританские разборки? Тебя похитили и вымогают деньги? Ты связалась с наркодельцами? Угодила в гарем, из которого мечтаешь выбраться? Что, что еще? Деньги, конечно, все дело в деньгах. Видимо, твоим убийцам, этой парочке, обещана за твою смерть немалая сумма, если они уверены, что станут богатыми женихом и невестой. Совет да любовь! Вот это будет семейка! Родят деточек, которые станут такими же террористами, как они… Ужас!
– Егор, вот вы где! – окликнул его Константин Васильевич. Толстый, задыхающийся, обливающийся потом гид осторожно пробирался меж камней. – Что-то вы какой-то не такой. С ногой плохо?
Нога? Какая нога? Ах, нога… Да черт ли с ней!
– Константин Васильевич, – с трудом разомкнул пересохшие губы Егор, – я хотел вам сказать… спросить вас хотел.
– Что такое?
Егор уперся руками в колени. Ну, давай говори. В нашей группе двое убийц. Женщина, которая называет себя Надеждой Гуляевой, на самом деле вовсе не она. А настоящая будет убита сегодня ночью. Заодно нынче же прикончат и меня.
Язык почему-то не поворачивался в пересохшем рту.
Предположим, он все расскажет. И что? Кто поверит? Этот толстяк, которому главное – содрать денежки с глупеньких туристов, да побольше. Он тут не только в турагентстве работает, но и стучит, конечно, небось разведчик какой-нибудь, еще с советских времен, может, экономический шпионаж, может, и политический, а турфирма – лишь прикрытие. Так на хрена козе баян, а разведчику под надежной «крышей» брать в голову бредовые разоблачения какого-то ушибленного конем и парапланом неудачника? Связываться с властями, у которых от этих русских сказок глаза на лоб вылезут?! Нет ведь доказательств, ну никаких! Слово Егора – против слов тех двоих. Маловато для ареста! Он их не обезвредит – только спугнет. Они от всего отбрешутся, им поверят охотнее, чем Егору, потому что они – нормальные, а он… а он покалеченный человек, ему за последние дни столько всего испытать привелось, что немудрено и сдвинуться. С глузду зъихаты, как выразились бы не любимые, повторимся, Егором хохлы. Сказиться, как поддакнули бы им не менее нелюбимые поляки…
Все, чего он добьется своими разоблачениями, это спугнет парочку негодяев. И они отложат исполнение своего плана. Тогда Егор утратит единственное преимущество, которое имеет сейчас: они
А сейчас?! Ну что за бредни, ну что он может сейчас?!
Да кое-что, не так уж и мало. Во-первых, помешать им прикончить себя. Для этого всего-то и нужно – ни на минуточку не оставаться одному. Приклеиться к Константину, к кому-то другому – но ни на миг не оставаться в одиночестве, без прикрытия.
Второе! Втихомолку следить за этими двумя. Они будут на «шоу Али». Потом, видимо, приступят к осуществлению своих планов. И надо придумать что-то… проследить за ними, как-то помешать. Егор еще успеет придумать, как, он сориентируется на месте, главное – не спускать с них глаз и не оставаться одному.
– В чем дело, Егор? Вы что хотели сказать?
– Да ничего особенного, – поднял тот отяжелевшую от забот голову. – Просто-напросто перегрелся маленько, хотел спросить, когда в автобус пойдем.
– Прямо сейчас. – Константин Васильевич замахал руками, призывая ко вниманию туристов, по одному выползавших из зиндана и прикрывавших глаза от солнца, особенно ослепительного после подземной тьмы. – Сюда! Сюда! Собирайтесь, господа, пора возвращаться в автобус!
Господа сползались довольно медленно. Константин Васильевич и Егор первыми пошли к воротам, то и дело оглядываясь. Гид пересчитывал своих подопечных, словно курица – цыплят (если куры, конечно, умеют считать). Егор проверял, где убийцы. А вот и они, голубчики: выбрались из подземелья последними, пожмурились-пощурились, как все прочие, потерли глазки руками – и потащились вслед за всей группой. Егор под прикрытием пуза Константина Васильевича – в авангарде. Те двое – в арьергарде. Егор периодически оборачивался, чтобы проверить наличие присутствия своих злодеев, но после того, как перехватил острый, словно бритвенное лезвие, взгляд Родиона, полный не то насмешливой мстительности, не то мстительной насмешливости, оборачиваться перестал. И шел неестественно прямо, чувствуя, что ему в спину словно бы ввинчивают четыре буравчика – глаза Родиона и глаза «Надюшки». И так, четырежды просверленный, он дохромал до ворот, и прошел через них, и направился по петляющим узким улочкам к площади, на которой группу ожидал автобус, и тут позволил-таки себе оглянуться, чтобы… чтобы обнаружить наличие отсутствия и Родиона, и «Надюшки».
Их не было, их нигде не было, выходит, никто не смотрел в спину Егору, никто не сверлил его глазами- буравчиками, получается, он не четырежды просверленный, а четырежды параноик. И десятижды раззява!
Сергей Лариков – Ольга Еремеева.
Апрель 2001 года, Северо-Луцк
Холодно было, сыро и стыло. В голове трещал включенный на полную мощь компрессор. Шевельнуться казалось невозможным, немыслимым и вообще ненужным. Однако Серега почему-то знал, чувствовал, что двигаться не только необходимо, но и он должен это сделать, должен!
Должен… Сел. И тотчас ударился головой обо что-то твердое – так, что едва вновь не лишился сознания. Рванулся – и упал, больно врезавшись плечом в какой-то твердый угол. Зажмурился, потом сквозь зубы облегчил душу как можно круче. Стало чуточку легче.
Открыл глаза – ну да, теперь понятно, почему он чуть не сломал руку. Врежься-ка плечом в пластиковый ящик с пивными бутылками!
Повинуясь чистому инстинкту, властно диктующему человеку предпринимать любые, пусть самые неформальные действия, только бы выжить, он вытащил из ящика бутылку, сорвал крышку об угол, припал
