– Дмитрий, тебе уже приготовили ванну и все необходимое, – заявил Феликс, отдавая вожжи лакею. – Сейчас возница дилижанса подвезет багаж, я распоряжусь, чтобы его отнесли в твою комнату. Если хочешь, пойдем сразу искупаемся в море. Вода очень теплая. У меня на берегу устроена купальня, но, наверное, приятнее будет просто поплавать в море. Потом пообедаем и, если ты не слишком устал дорогой, возьмем лодку и поедем кататься. Кстати, ты не хочешь бросить свою трость?
– Пока я к этому не готов, – тихо ответил Колычев. – Знаешь, моя трость – это ведь не пустая прихоть. После ранения я не чувствовал должной твердости при ходьбе и привык пользоваться тростью...
– После ранения? Неужели пулевого? Ну ничего себе служба у судебных следователей! Я понимаю, был бы агентом Сыскной полиции на оперативной работе, им приходится порой голову под пули подставлять, а то – судейский чиновник! Сиди себе в кабинете и бумажки переворачивай... Нет, и тут он ухитрился пулю поймать! Ну ничего, я тебя здесь в два счета на ноги поставлю, ты у меня про свою трость скоро забудешь. Пошли купаться!
Глава 2
Первая неделя, прожитая в доме Феликса, пролетела совершенно незаметно – Колычевым овладела южная нега и лень. Морские купания, прогулки по побережью, неспешные трапезы заставляли его забыть о всех московских проблемах и погрузиться в мечтательный покой.
Утром Дмитрий долго спал, просыпался, когда солнце уже вовсю било в задернутые на распахнутых окнах шелковые шторы, а из княжеской кухни, расположившейся в дворовом флигеле, тянулись пряные ароматы готовящегося обеда, смешанные с запахом нагретых солнечными лучами роз. На столике в комнате Колычева всегда стояло блюдо, полное свежих фруктов. Вместо завтрака он съедал гроздь винограда и пару груш и отправлялся к морю...
После обеда Дмитрий с Феликсом сидели в тени на открытой каменной веранде, любовались на бирюзовую морскую гладь и вели неторопливые разговоры за шахматной доской.
Как-то раз они выбрались в соседний город, где, экзотики ради, купили у греков-рыбаков свежепойманную кефаль и попросили хозяйку маленького прибрежного ресторанчика тут же ее зажарить.
Хозяйка, молодая полная дама с небрежной прической и ямочками на щеках, расплылась в улыбке (видимо, считала посещение князя большой честью для своего заведения) и проводила его сиятельство с другом из душного общего зала в тенистый дворик. Там почетным гостям быстро накрыли стол и подали дивно приготовленную рыбу с легким вином и зеленью.
Стол, за которым Колычев с Рахмановым устроили свой импровизированный пир, был накрыт самой лучшей скатертью из хозяйского арсенала – с вышитыми гладью цветами и затейливой надписью «Рая, помни родной Овидиополь!»
Вернувшись в имение, приятели увидели во дворе усадьбы чью-то чужую коляску. Впрочем, чужой она была только для Колычева, Рахманов, похоже, прекрасно знал, кому она принадлежит, но особой радости у него на лице не отразилось.
– Феликс, как ты мог забыть, что у нас сегодня гости? – укоризненно прошептала вышедшая к ним навстречу княгиня. – Мне пришлось краснеть за тебя, мой мальчик.
Оказалось, к Рахмановым в очередной раз приехали их ближайшие соседи по имению – Милица Флориановна Старынкевич, почтенная вдова, с дочерью Ириной.
Некогда супруг госпожи Старынкевич ухитрился за гроши скупить у покойного князя Рахманова все его здешние имения, и поэтому дамы Старынкевич, проживавшие в бывшем родовом княжеском гнезде, держались с Рахмановыми по-свойски, на дружеской ноге.
Ирина Старынкевич, или Ирэн, как называла ее матушка, была миловидной девицей (хотя и с вертлявыми манерами) и явно кокетничала с Феликсом, пытаясь пробудить в нем интерес к своей особе.
– Вы знаете, милый Феликс, Ирэн – такая поэтическая натура, – доверительно обратилась Милица Флориановна к молодому князю после обеда. – Она тут выучила кое-что из Блока, так клянусь вам, я просто рыдала, слушая ее дектамацию. Попросите Ирочку что-нибудь прочесть, попросите, друг мой! Я знаю, вам она не откажет...
Феликс, бросив Дмитрию тоскливый взгляд, невнятно пробормотал какие-то вежливые слова, которые принято говорить в подобных случаях. Ирэн только этого и ждала.
– Ах, князь, я обожаю Блока! – заявила она, томно закатывая глаза. – В его поэзии столько чувства:
– Прелестно! Не правда ли, прелестно? – зааплодировала мадам Старынкевич. – Столько чувства, столько души!
Княгиня присоединилась к ее аплодисментам. Колычев с Феликсом тоже вынуждены были придумать по какому-то нелепому комплименту чтице, и от их похвалы Ирэн буквально расцвела.
Поздно вечером, когда обе гостьи уже отправились в свои спальни и княгиня Рахманова также удалилась на покой, Феликс и Дмитрий, прихватив графинчик с коньяком, уселись в комнате Колычева у открытого окна, за которым звенели цикады, и не смогли удержаться, чтобы не обменяться впечатлениями.
–
– Но барышня явно тобой увлечена, этого просто невозможно не заметить, – ответил ему Дмитрий.
– Боюсь, что страсти роковые терзают Ирэн не столько по велению сердца, сколько по наущению маменьки, – фыркнул Рахманов. – Да и моя маман не уступит мадам Старынкевич. Обе почтенные вдовы замыслили поженить детей, находя такой брак небезвыгодным. Матушка мечтает, что имения, так бездумно разбазаренные отцом, вернуться в семью Рахмановых хотя бы в виде приданого Ирины, а мадам Старынкевич, со своей стороны, мечтает, что ее дочь станет обладательницей всего того, что не успел скупить ее покойный супруг, да к тому же еще и княжеским титулом обзаведется. Вот ее изломанная дочурка
