открыв глаза, обнаружил, что она сидит, поджав ноги, на постели и при слабом трепете светильников на рыбьем масле (запах которых был единственным, что отравляло ему сегодняшнюю ночь) разглядывает его чуть ли не благоговейно.
- Ты чего? - спросил он, невольно натягивая на себя верхнюю перину.
- Да вот скольких тут потчевала, а такой радости, как от тебя, ни от кого не видала...
- На том стоим, - самодовольно усмехнулся воин-слав Гарпогар. - В том и первая повинность истинного рыцаря перед дамою, чтоб не отпускать ее от себя, пока выше горлышка счастьем не переполнится.
- Ну и всех переполнял?
- Да вроде... - и тут по сердцу скребнул остренький коготок: ох, не всех ведь...
Он мотнул головой, отгоняя смущавшее его воспоминание, и поднял приятно млевшую руку, чтобы поиграть много-численными бусами, разлегшимися по необозримой, как разлившееся озеро, груди. Последним, на что наткнулись его пальцы, был жесткий плетеный ободок тоненького ошейника.
- Да ты что, телеска невыкупная? - изумился он. - За что?
- Не бери в голову, сладость моя, - промурлыкала она, наклоняясь к нему и зарываясь лицом в белоснежные его кудри. - Я ведь тешить тебя наряжена, а не слезу давить. Да и ночи почти не осталось...
- А ты не уходи, у меня еще одна впереди темнеется, вот ты и посветишь мне, как солнышко.
Она вдруг зашлась низким, басовитым хохотом:
- Ой, сказал! Где ж ты черное солнышко-то видывал?
А он вдруг изумился мысли, которая чуть было не сорвалась у него с языка: он ведь на своем веку видел уже три разных солнышка, не считая тех блеклых ночных, что гуляли над Бирюзовым Долом...
- Рассказала бы про себя, - торопливо проговорил Харр. чтобы не начать болтать лишнее. - Я ж не знаю, как и величать-то тебя.
- Мать Ласонькой нарекла, теперь вот Ласухой кличут... А вот про долю мою женскую ты тоже первый спросил. Только с чего бы?
- А дочка у меня на выданье, - с привычной легкостью соврал он. - Вот и вертится на уме, как-то у нее жизнь обернется. Тем паче, в своем стане женихов завидных нет, кто не в летах, кто домом не крепок. Наш амант стеновой и рад бы породниться, да малец у него еще соплив да своенравен... А тут как?
- Про Мохового не думай - сын один, да золотушный, потому как батюшка его мхами подземными вконец затравлен. Не жильцы оба. У Лугового девки две. Озерный сам холост, жену приглядывает, но только ты и думать о нем не моги: четырех жен в озеро спустил, рыбий хрящ!
- Да ты что? И ему позволили?
- А кто запретит? Он и сам, точно зверь-блёв, каженный раз слезами обливался: мол, самым дорогим жертвую! То рыбий недород - он первую свою сгубил; потом озеро зеленью гнилой пошло - он и вторую притопил; не помню уж, за что третью, а четвертую вот только что, чтоб лихолетье прекратить. Последняя-то жена нашей мудродейке сестрой приходилась, вот и разошлась вещунья, напредсказывала, да на свою же голову.
- Ну спасибо, упредила.
- Если что еще - спрашивай, я ведь много шепота межперинного наслушалась...
- Мне тот шепот ни к чему, у нас теперь всего одна ночь с добавочной утрешней, так что не будем отвлекаться!..
Больше и не отвлекались - все, что нужно было, начальник караванной стражи уже намотал на ус. Когда совсем рассвело и проворный телес втащил переполненный поднос с утренней снедью, прошептал Ласоньке на ухо:
- Я отлучусь ненадолго по службе, а ты отоспись, а потом приведи сюда менялу купецкого, у которого уборы женские да побрякушки всякие водятся.
Она радостно закивала; мол, будь спокоен, а я уж расстараюсь, поскольку чую - и мне перепадет... Перепало. Когда, вернувшись, он зашел в комнату, в глазах зарябило от блеска и пестроты украшений, разложенных прямо на заправленной постели. Харр выбрал для Махиды трехрядное ожерелье из лиловых озерных ракушек; нижний ряд был дополнен подвесками из некрупных рыбьих пузырей, крытых тоненьким слоем здешнего голубища - по нему, пока не просохло, насыпали рыбью чешую, которая влипла намертво и теперь переливалась звездным блеском; Мади он сразу присмотрел скромную ниточку неровных желтоватых жемчужинок, которые здесь никто за монетки не считал. А когда очередь дошла наконец до Ласухи, ожидавшей своего череда в углу, она сразу же наложила смуглые ладони на массивные наушные подвесы в виде огненно-алых колец, повитых золотой питью; оглянулась на Харра - можно ли?
Харр кивнул: можно. Подвесы оказались что-то непомерно дороги, но воин-слав торговаться не привык. Сделку обмыли за казенный счет, и меняла убрался довольный донельзя. Пребывание в Межозерье завершалось, и до Харра доносилось поцокиванье копыт последних горбаней, которых выводили из внутреннего дворика гостевой хоромины. Странствующий рыцарь, отоспавшийся и отъевшийся рыбой, которая на Тихри была так редка, что считалась исключительно княжеским лакомством, предвкушал роскошную ночь; собственно говоря, так и было - но до первых звезд. А потом все обрыдло. Он вспомнил узкую, как у кувшина, горловину залива, куда со свирепым напором старались пробиться серые озерные волны - проникнув туда, они сразу утишались и едва доплескивались до берегов, усмиренные, безопасные, огражденные поносной зеленоватой каемочкой спущенных в воду помоев.
Харр промаялся еще часа два, а потом плюнул, накинул на плечи верхнюю перину и выбрался на крышу, где, к своему удивлению, наткнулся на Дяхона.
- Ты чего это тут?
- Да у нас не продохнуть, на каженной койке по две девки сопят...
Харр засмеялся - он давно подозревал, что Дяхон прижимист, вот и вышло, что был прав: старина не позволил себе спустить ни единой зелененой монетки.
- Ступай в мою горницу, а я подышу ветерком озерным до рассвета. Только не вздумай девке платить - и так одарена!
Дяхон замялся, но потом решился, подобрал мешочек с наменяными здешними монетами и нырнул в лестничный проем. Харр хрустнул косточками, завернулся в невесомую перину и растянулся на плоской, ничем не огражденной крыше, глядя в звездное, совсем не джасперянское небо. Давненько не ночевал он вот так, как, бывало, в чистом поле, и не было слаще воздуха, чем тот, что не отделен от неба рукотворной крышей... Глаза его блаженно сомкнулись, и показалось даже, что над головой зашелестели вековые деревья. Как всегда между явью и сном, мысли мелькали неясные, разрозненные, то об одном, то о другом. Вот и тут подумалось: ежели б не звезды, над головой была бы непроглядная темень то самое колдовское НИЧТО, перелетев через которое можно было бы вернуться на Тихри. И всего-то пустяшное дело - звезды пригасить да в небо взлететь!
Хоть бы приснилось...
Первый луч солнца разбудил его, и он, еще не разомкнув глаз, снова услышал над собой нежный шелест. Вроде не было рядом никаких деревьев... Он потянулся и глянул в щелочку меж ресниц - мать моя страфиониха, да ведь смерч над головой! Испугаться, правда, по-настоящему не успел, понял: кружит над хороминой невообразимая туча озерных стрекоз, точно призрачный ветроворот.
- Меня, что ли, сторожите? - засмеялся он собственному страху. - Караул окончен, все свободны!
И тучи как не бывало.
Он поднялся и, кое-как завернувшись в сбившуюся комом перину - негоже, чтоб начальника стражи кто-нибудь да нагишом застукал! - отправился будить Дяхона. Переступил порог - и не удержался, чтобы не прыснуть в кулак:
- От-ставить! Задери тебя пирлюха...
Славный вояка блаженно посапывал, млея на брюхе, а Ласуха, мерно покачивая наушными кольцами, попыхивающими алыми сполохами, с бесконечным унынием чесала ему пятки.
Обратный путь оказался на удивление скор: в лабиринте подземных ходов проплутали чуть ли не вдвое меньше, да и далее по лесным тропкам проворнее шагалось без капризных горбаней, оставленных в Межозерье на мясо. Стража за малую плату разобрала купецкую поклажу - небольшие кожаные мешочки, туго набитые голубыми монетами; собственное наменяное и не пропитое добро хоронилось в кисетах на груди. На удивление Харра, купецкие менялы шагали упруго и размашисто, не отставая от тренированных
